Тётя Мотя - Кучерская Майя

Я понял каждое слово, потому что знал, что такое красноухие водные черепахи, а в том, что это были именно они, я не сомневался. Одна такая жила у меня на окне, в аквариуме, когда-то я увлекался и всем, что плавало, тоже. И я увидел пруд и панцыри, панцыри и головы замеиные, целый полк змеенышей, тянущихся из воды. Я не очень представлял себе, как выглядят лотосы, и решил, что, наверное, они похожи на кувшинки…

— А они не похожи? — прервала его наконец Тетя.

— В общем нет, хотя листья у лотосов тоже лежат на воде, куда же им еще деваться, но сами цветы другие. Торчат из воды, как метелочки, но тогда все эти подробности были мне совершенно не нужны, — он смолк на мгновение.

— Наконец-то.

Официант принес им на подносе два горшочка с луковым супом — в здешнем простодушном меню это было самое изысканное блюдо, которое они на свою голову и выбрали. И вот суп, который им, видимо, все это время варили, наконец стоял на столе.

Ланин пригубил первую ложку, чуть поморщился, суп был слишком горяч, но одобрил:

— Для похлебки в парке — вполне.

Тетя решила чуть подождать, пока остынет. И напомнила ему:

— А черепаха…

— Да, увидел пруд, слегка позолоченный солнцем, темную зеленоватую воду, насквозь прогретую. Глянцевые нашлепки листьев на воде. Черепашьи спины. Медленные, точно живые камни — взрослые черепахи, а рядом их дети, круглые мелкие черепашата, которые ныряли и баловались вокруг мам. Я все это так ясно увидел, как они то всплывают наверх, раздвигая листья, смотрят на меня, высунув свои головы, и снова уходят на глубину, по пути подхватывая темные пятнышки личинок, и им до того тесно, что иногда они ударяются пестрыми панцырями друг о друга. Зеленая взбаламученная вода точно кипит, все булькает, как в огромной цветущей кастрюле… Мне туда очень захотелось.

— В кастрюлю?

— Да, — он улыбнулся, — я подумал, что путешествие в У не менее увлекательно, чем полет на другую планету, что эти люди, которые вместо букв используют картинки и временну€ю прямую режут на другие отрезки, которые иначе одеваются, другое едят, мне интересны. А черепахи оказались как вода на Луне, такое послание миру живых, хоть какой-то мостик, по которому можно попасть в их китайский космос.

— Кстати, про космос… Михаил Львович, проект, мы ведь так и не поговорили про проект! — она взглянула умоляюще. — Там тоже другая планета…

— Там?

— Да! Я ничего не понимаю. Давно собиралась рассказать. Там тоже чужие люди, чужой мир, куда мне нет хода.

— Подождите, подождите, Марина Александровна, вы прочитали первую часть? Ту, где он описывает фотографию?

— Прочитала. С трудом огромным и даже вторую часть начала — где про Иришу, ее детство — и не могу. Ни единой точки соприкосновения.

— Постойте, может, мы про разные тексты говорим. Там все, слышите, слышишь, все дышит жизнью. Даже и усилий никаких прилагать не требуется! У тебя случайно текст не с собой?

— С собой, но только вторая часть.

Она извлекла из сумки сложенный напополам конверт.

— О… Дивно.

Ланин пробежал глазами первый листок, перевернул, заглянул во второй и третий, отложил, засмеялся.

— Я понял. Все просто, тут как с китайцами — надо это увидеть, понимаешь? Или ты только слова читаешь?

— Только слова, — сумрачно подтвердитла Мотя, — вообще-то я их очень люблю, слова, но тут они чужие. И не цветут.

— Ох, — он застонал даже. — Но это же вовсе не слова… Это же картины. Кое-где и сам этот учитель Голубев вдруг точно прозревает и начинает писать красками, и видит, и слышит не только внешнее…

— Это когда он описывает вдруг, что внутри у его отца Ильи творится?

— Да, например. Но редко, редко у него это получается. Ну и пусть, для нас его письмо — цепь иероглифов, их надо прочитать, раскрыть, понимаешь? Понять, оттолкнуться, домыслить и увидеть. В белом плаще с кровавым подбоем шаркающей кавалерийской походкой…

— Не надо!

— Что такое?

— Я не люблю этот роман.

— Хорошо, хорошо, я пошутил! — испуганно заморгал Ланин. — Да и куда мне до него. И все же. Все же смотри и слушай. Ну-ка, как там в письме: «В то далекое лето 1903 года вечерами они часто гуляли с отцом по набережной». Хм… Вот и все… Ты была на Волге, видела Ярославль?

— Когда-то на экскурсии, с мамой, не помню ничего, только белые стены — кажется, какого-то музея, палаты не палаты, — бормотала Мотя.