Естественное убийство. Невиновные - Соломатина Татьяна Юрьевна

– Засранка! – пробурчал Северный. – Приличного куска бумаги не смогла найти для записки любимому человеку!

И его мозг, отлично отлаженный, аналитический, холодный мозг, даже не отметил, что он записал себя в любимые едва знакомой ему женщины. Чудны дела твои, организм!

После долгого контрастного душа Всеволод Алексеевич до боли в побагровевшей коже растёрся жёстким полотенцем и пошёл варить очередную порцию кофе. Когда он с наслаждением затянулся сигаретой под первый глоток, его взгляд упал на Сеню, спящего на софе с невинностью и безмятежностью бревна. Он подошёл и внезапно сильно и зло пнул по ложу ногой.

– Просыпайся, скотина! И катись, на хуй, к чёртовой матери! – заорал на друга всегда такой сдержанный Всеволод Алексеевич, только недавно призывавший к чистоте родного языка и лоббировавший мягкие ругательства на языках иноземных.

Сеня почмокал губами, как маленький мальчик, пробормотал: «Леся, сейчас встану, я не сплю! Можешь положить Георгину со мной, пока пацанов кормишь», – перевернулся на другой бок и снова безмятежно-счастливо захрапел.

Беспричинный гнев Северного моментально улетучился. Он улыбнулся и сказал:

– А знаешь, друг, я тебе завидую! Впервые тебе завидую. Впервые же ясно понимая и принимая, что ты действительно счастлив со всем своим семейством, женой-ломовиком, малышами-жеребятами, старой кобылой тёщей, мерином-тестем и прочим стадом-табуном. И ты – живёшь, не думая о смерти. Я же чуть не впервые за много-много лет сегодня ночью подумал о жизни. Я просто старый дурак, за двадцать пять лет работы я узнал о смерти всё. Я стал жить смертью, отгораживаясь от всего остального раритетными изданиями и коллекционным виски. Я даже на живых смотрел как на тела… Ходящие, говорящие, умные или глупые – но тела. Которые вот-вот замрут без движения по причинам, от них не зависящим. Я даже тебя не любил по-настоящему, а встроил в коллекцию как забавный экземпляр. Но тут появилась Алёна – и я вспомнил, почему я стал судмедэкспертом… Хорошо тебе быть бизнесменом – не надо на службу ко времени. А я не могу злоупотреблять неявкой без весомой причины. Потому что «гора трупов» – это не всегда, увы, метафора. Спи, малыш! – Северный укрыл Сеню одеялом, как укрыл бы, наверное, младшего брата или сына, если бы у него были младший брат или сын.

Северный, произнеся таковую тираду в пространство – крепко спящий Сеня не в счёт, – усмехнулся и подумал: «Блин! Кто же такие прекрасные речи вслух толкает? Только пятидесятилетний мудак, от одиночества частенько бубнящий себе под нос и даже громогласно разговаривающий сам с собой!» После чего на обратной стороне измятого листочка, валявшегося на сваленных в кучу брюках Соколова, написал:

«Ухожу (на работу).

Станиславский».

И положил её на кухонный стол.

Глава двенадцатая

Одеться. Спуститься в гараж. Завести «Дефендер». Через час-полтора – смотря как там сегодня «эти ужасные пробки» – Всеволод Алексеевич будет на работе, в одном из отделов бюро судебно-медицинской экспертизы. Бюро судебно-медицинской экспертизы Главного управления здравоохранения Московской области.

Как же так получилось, что он стал судмедэкспертом?..

Понятно, что у мальчика, растущего в семье педиатра и военного хирурга, особенного выбора, кроме врачебного, не было. Когда ты с детства посреди всего этого – то иного уже и не представляешь. Застольные разговоры о необычно возникшем перитоните или о казуистическом случае нейросифилиса у девятилетнего ребёнка были нормой. И кто там обращает внимание на пацана, вечно крутящегося тут же, около стола? Настольная книга – многотомное издание «Опыт советской медицины во время Великой Отечественной войны» – и никто на это не обращает внимания. Во-первых – некогда, а во-вторых – кто в семье врачей узрит в этом что-то необычное? Родители только радовались, и папа подробно объяснял непонятное в те редкие времена, когда папиными вниманием и коленями удавалось завладеть. Все эти страшные огнестрельные и колотые раны, ужасающие ампутации, размозжения, контузии, травмы не казались тогда страданием и болью, а вызывали исключительно познавательный интерес. Хотелось понять. Как хотелось в совсем детстве понять, отчего безголовая курица бегает по двору. Как хотелось понять чуть позже, слушая всё те же разговоры и читая все подряд книги из отцовской библиотеки, почему человек иногда умирает от незначительной травмы, а с разрубленной головой или простреленным сердцем – остаётся в живых. Да-да, детское любопытство или, выражаясь таинственно о том же самом, – человеческое гносеологическое стремление.