151 эпизод ЖЖизни - Гришковец Евгений

Я хочу ощущать смокинг как привычную одежду, которая для меня является чуть ли не повседневной. Хочу носить смокинг, даже не думая, не помня, забывая, что я в смокинге. Хочу привыкнуть к хорошим дорогим белым рубашкам и запонкам. Хочу легко и умело, насвистывая любимую песенку, завязывать бабочку. Хочу завязать её лихо и подмигнуть своему шикарному отражению в гигантском зеркале.

Хочу, подъезжая к своему отелю или казино, привычно, не задумываясь, оставлять ключи в замке зажигания, не глядя выходить из машины и не сомневаться, что машину припаркуют в лучшем виде. Хочу подходить к клубу, в который выстроилась огромная очередь, а мощные охранники никого не пускают. И чтобы, завидев меня, не говоря ни слова, высоченный, широкоплечий, чёрный, лысый охранник в лиловой рубашке, строгом галстуке и костюме отстегнул бы цепочку, преграждающую остальным вход, и пропустил меня, молча, но любезно.

Хочу хоть раз в жизни, сидя у барной стойки, расстегнуть смокинг, одним движением развязать бабочку, рывком расстегнуть пару верхних пуговиц рубашки и сказать бармену: «Дружище, мне как обычно».

А уже у покерного стола я хочу не покера, я хочу усталым движением бросить карты на стол, мол, я на сегодня игру закончил, допить остатки того, что обычно пью в Лас-Вегасе, звякнув не успевшими растаять кубиками льда, и, отходя, не глядя, метнуть на зелёное сукно пару фишек в качестве чаевых.

Для того же самого и по тем же причинам я хотел бы приехать на церемонию вручения «Оскара». Но там я знаю многих, а меня – никто. Так что не уверен, что мне удастся там сказать кому-нибудь: «Дружище, мне как обычно».

Интересно, пойдёт ли мне смокинг? Возможно ли вообще сшить смокинг по моей фигуре?

22 апреля

Сегодня весь день сердился. День закончился, и от него осталось странное, нервное послевкусие, как после того, как лизнёшь батарейку. (Из-за этих батареек мне с детства кажется, что электричество кислое на вкус.)

Сначала не повезло с таксистом, который вёз меня и старшую дочь по городу. Наташе четырнадцать лет, а в нашем такси надрывался типичный такой шансон, в котором сообщалось про очередную «ходку», про этапы, про то, что герой этой песни когда-то сорил «хрустами». Я попросил таксиста выключить музыку. Он сделал потише, но просьбу мою не выполнил. Я настойчиво сказал ему, чтобы он выключил музыку или переключился на другую волну. Он ещё убавил звук, но по-прежнему не выполнил мою просьбу. А из динамиков неслось про валета и прикуп. Тогда я уже не выдержал и сказал, что считаю недопустимым слушать такую музыку при детях, и если он не выполнит моё требование, выйду из машины и ничего не заплачу. Тут водитель даже растерялся, с возмущённым видом повернулся ко мне и сказал, что у него тоже есть ребёнок, трёх лет, которому эти песни нравятся. Тут я увидел на дисплее магнитолы, что играет не радио, а диск. Я понял, что водитель оскорблён, потому что, должно быть, слушает любимые песни любимого исполнителя. Но я остался непреклонен и даже пригрозил, что обращусь к его руководству, если он будет упорствовать.

Он выключил музыку и демонстративно вывел на предельную громкость свою диспетчерскую. Мы ехали, и я чувствовал, как он меня ненавидит. Неприятно находиться в маленьком пространстве с человеком, излучающим такую ненависть, уверенным, что его оскорбили в лучших чувствах, что какой-то чистоплюй наплевал ему в душу.

Потом резко испортилась погода, посыпала мелкая белая крупа, стало холодно и неуютно… А потом я включил новости и увидел, как президент моей страны посещает в Истре ветерана, чтобы посмотреть, какие квартиры ветеранам предоставляют. Ветеран оказался хоть и весьма пожилым, но здравым человеком, и на груди у него, помимо медалей, был хорошо виден университетский «поплавок». Ветеран вёл себя спокойно, не суетился, не робел, не лепетал. Говорил хорошо, внятно, выражал свою благодарность с достоинством. А президент наш разговаривал с ним в покровительственно-игривом тоне, как говорят с выжившими из ума стариками. А потом президент сказал: «Я дарю вам ещё один телевизор». Не «мы дарим», не «примите в подарок», – он сказал именно: «я дарю вам», – как будто купил телевизор на собственную зарплату. Сам пошёл, достал из собственного кошелька деньги… Мне тут же вспомнилось, как Дмитрий Анатольевич в Аргентине, при президенте Аргентины, если помните, даме, сказал, что если кто-то с чем-то не согласен, – «нам плевать». Почему это он при даме сказал «нам плевать»? То есть и мне плевать? Если бы говорил я, я выразился бы иначе. То есть телевизор дарит он, а плюём мы вместе…