Полукровка - Чижова Елена

«Нет. Нет. Не я. Бежать», – стучало пулеметной очередью, но Маша шла со всеми, ступая обреченно.

В эти ворота она вошла последней.

С той стороны ограды, словно расчерченные по линейке, лежали ровные дорожки. Пыльную площадь опоясывали ряды продолговатых клумб.

Маша оглянулась и увидела запертые ворота, за которыми крякали гудки паровозов и собирались гортанные голоса. «Поздно». Кто-то, еще неразличимый издалека, шел, поигрывая тростью, двигался им наперерез. Она закрыла глаза, уже предчувствуя острие трости. Оно должно было упереться в ее грудь.

Шаги прошаркали мимо, и, собравшись с силами, Маша открыла глаза. Рабочий нес лопату, держа ее на отлете. Его ноги тонули в грязных кирзовых сапогах. Судя по всему, он направлялся в контору.

Родственники, опередившие Машу, успели войти в ритуальный зал. Из дверей лилась тихая траурная музыка, такая же, как в крематории, поглотившем Панькину мать.

Могильщики возглавляли процессию. Тетя Циля, одетая в черное, медленно ступала за телегой. Две женщины вели ее под руки. Ленька, приотстав от матери, шел по обочине дорожки. Над полем, разграфленным могильными квадратами, дрожали прутья воткнутых деревьев. Серые одинаковые раковины лежали по обеим сторонам. Они обозначали изголовья гробов, закопанных в землю. Впереди, за границей последних захоронений, открывался голый участок. Процессия остановилась. Пласты земли, вывернутые наружу, лежали у огромных кротовьих нор.

Взявшись с углов, могильщики подтащили телегу. Крякнули, снимая гроб.

Маша подошла, ступая осторожно.

Кротовья нора была заполнена до краев. Вода, поднявшаяся из земли, лежала черным зеркалом.

– Ой-ой-ой! Что же это?.. – кто-то из женщин всхлипнул едва слышно, и тетя Циля заплакала громко.

– Как же так? Товарищи! Так же нельзя, – отец обращался к кладбищенским рабочим. Могильщики стояли, опершись на черенки лопат. Жалко взмахивая рукой, он убеждал их в том, что вода – дело неслыханное, конечно, низкий участок, но можно ведь как-то откачать. Он говорил, волнуясь, но сдерживал себя, и все, стоявшие на краю могилы, дожидались с надеждой. Рука отца, то и дело вздрагивая, поднималась, касаясь лба.

Молодой могильщик отошел в сторону. Стоял поодаль, недовольно поглядывая. Старший слушал, не перебивая:

– Всё? – он перехватил лопату в левую руку.

Отец кивнул. Пальцы пробежали по лбу, покрывшемуся легкой испариной.

– Значит, так, – могильная лопата вошла в землю на полштыка. – Или кладем и засыпаем, или уходим. Не нравится – ройте сами. У нас дел невпроворот.

Улыбка, осклабившая губы, тлела презрением. Он обернулся к напарнику и стер ее с лица тыльной стороной.

– Документы у тебя? – через головы родственников Маша обращалась к Иосифу.

Он шарил во внутреннем кармане. Маша взяла и сунула в сумку:

– Ждите здесь.

Печатая шаг, она двигалась к кладбищенским воротам, словно и вправду была птицей, которая может пролететь между скал.

Дверь в контору была открыта. В первом помещении, украшенном металлическими венками, дожидались посетители. Очередь вела себя тихо. Рванув на себя дверную ручку, Маша вошла.

Хозяин кабинета был одет в черную кожу. Подо лбом, выступавшим буграми, сидели тяжелые глаза. Подойдя к столу, она выложила документы. Пальцы потянулись лениво:

– Ну? – он пролистал и откинул в сторону. – Могила оформлена, печати стоят. Можете хоронить.

– Там вода. Так же нельзя. Разве можно в воду? – она повторила отцовские слова.

– Низкий участок. Могилы роют с вечера. За ночь вода подымается, – лобные бугры ходили желваками.

– Но можно же как-то откачать... – она слушала свой жалкий голос.

– Я, что ли, пойду откачивать? Не желаете в воду, везите в крематорий, – глумливая улыбка тронула его рот. Покрутив на пальце золотое кольцо, он пододвинул другие бумаги. – Всё! Разговор окончен, – тяжелый взгляд смотрел мимо, словно в комнате не было живых.

Машина рука дрогнула и коснулась лба. Пальцы, скользнув по виску, добежали до верхней губы. В ноздри ударил запах мерзлого грунта. Она узнала этот запах. Перед могильщиком, закованным в золото, ее руки пахли так же, как пальцы профессора, поднявшегося из лагерной земли.

Тошнотворная вонь отдалась в глубине под желудком, и, положив пальцы на горло, она заговорила. Кровь, ходившая под спудом, нашла выход: грязные слова, рожденные волчьей пастью, играли в звериных связках.

Могильщик слушал внимательно. Тень, похожая на радость, легла на вздутые бугры. Мертвые глаза сверкнули живым восхищением: девка, не пожелавшая хоронить в воду, говорила на правильном языке.