Полукровка - Чижова Елена

К концу сороковых, когда Самуил подкопил знаний, большевистский бог, повелевший именовать евреев космополитами, наложил руку на многие профессорские жизни, однако бог еврейский счел нужным пощадить Юлия Исидоровича и послал ему смерть от сердечного приступа, призвав к себе безболезненно и непостыдно, по крайней мере, для дальнейших судеб семьи.

Его внук, молодой Юлий, которого мать любовно называла девчачьим именем, явился на свет в 1946 году.

Подробности советского разбора прошли мимо Юлькиных ушей. Топот его нежных ножек отдавался в тупиках огромной квартиры, пока родители, скрывшись на кухне, шепотом обсуждали передовые статьи центральных и местных газет. В этих обсуждениях Юлий Исидорович принимать участие отказывался, раз и навсегда заявив, что считает происходящее бессмысленным, но временным недоразумением.

Как бы то ни было, но бессмертный советский бог сыграл в ящик самым чудесным образом, позволив маленькому Юлику остаться ленинградцем.

Однако с этих пор в сознании его отца укоренились крамольные мысли об отъезде. Жена Екатерина этих мыслей не разделяла. Как выяснилось немного позже, она вообще не разделяла духовных исканий мужа: со всею ясностью это обозначилось тогда, когда Самуил Юльевич встретил иногороднюю студентку, на которой женился, оставив семью. Первое время молодые мыкались по съемным комнатам до тех пор, пока, родив дочь, бывшая студентка не настояла на размене профессорской жилплощади. В результате Екатерина Абрамовна с сыном оказались в малогабаритной квартире, от которой до улицы Рубинштейна было час с четвертью пути.

Красный диплом переводчика и учителя немецкого языка сделал Юлия лицом почти свободной профессии: договоры с издательствами позволяли работать дома. Может быть, именно отсутствие конторы, куда нормальные люди ходят ежедневно, сказалось на отношениях с отцом. Заваленный переводческой работой, Юлий неделями не выходил из дома, и унылый вид новостроек, открывавшийся из нелепо-трехстворчатого окна, наполнял его душу роптаниями. Стены коробочного дома, которым совершенно не шли старинные фотографии, дышали холодом и унынием.

Мало-помалу Юлий затосковал по-настоящему. Все реже он появлялся в доме отца, получившего в результате размена настоящую квартиру на Пестеля. Первое время Самуил Юльевич позванивал, но холодок, все явственнее звучавший в голосе сына, обращал его к подрастающей дочери. В последний раз они виделись почти два года назад. Тогда, разобрав наконец архив покойного Юлия Исидоровича, Самуил Юльевич передал сыну некоторую часть бумаг.

Среди набросков, посвященных вопросам сравнительного языкознания, Юлий обнаружил листки папиросной бумаги, исписанные каллиграфическим почерком. На листках значились даты, относящиеся к блокадному времени. Юлий ожидал рассуждений о холоде и голоде, однако, вчитавшись, понял, зачем его дед, обыкновенно пользовавшийся самой простой бумагой, на этот раз выбрал папиросную. Эти записи не предназначались для чужих глаз. Почуяв опасность, дед должен был их уничтожить. Например, сжечь.

Следя за дедовой мыслью, которая шла извилистыми путями, внук приходил к пониманию того, что сложилось в дедовом истощенном голодом мозгу. В жуткой отрешенности блокадного города дед думал о новом языческом многобожии. Еще не выработав окончательных выводов, Юлий Исидорович уже понимал, что к подножию трона, добиваясь единоличных прав на бессмертие, поднялись две фигуры, ни одну из которых язык не поворачивался назвать человеком. Мир становился полем битвы двух обезумевших чудовищ.

Дед не верил в бога, но, слушая фронтовые сводки, убеждался в том, что если бог есть, его милость склоняется на немецкую сторону, а значит, национальный принцип, положенный в основу жертвенного отбора, признается им выше и правильнее классового. Чем безысходнее становились известия, тем яснее в душе профессора складывалось понимание: советское чудовище, чье сердце накрепко связано с фашистским собратом узами ревности, рано или поздно осознает тщетность классовых усилий, предпринятых в предвоенные годы. Голодный мозг деда рождал картины языческого жертвоприношения: советское чудовище, обратив взор на собственных евреев, должно было перенять национальный принцип отбора, тем самым пытаясь перенести на свою сторону немецкие военные удачи.

Победное наступление советских войск, совпавшее со смертью жены, преломилось в сознании Юлия Исидоровича отчаянной надеждой на то, что его пророчества оказались ложными. Чудовищная цена, которой оплачивалась приближающаяся победа, позволяла предположить, что на этот раз советское чудовище обошлось собственными силами, принеся привычную многонациональную гекатомбу. В конце сороковых, когда сын с невесткой все чаще переходили на шепот, дед должен был вспомнить и, оставив победные надежды, окончательно осознать свою блокадную правоту. Но этого, похоже, не случилось. Разрозненные записи деда, не говоря уж о его подготовленных к публикации рукописях, свидетельствовали: мозг, которому больше не грозила голодная смерть, возвратился к привычной идеологической баланде. Свою жизнь дед Юлия заканчивал в состоянии недомыслия.