Билли Батгейт - Доктороу Эдгар Лоренс

Словно подтверждая мои надежды, зазвонили колокола церкви Святого Варнавы. Сердце мое екнуло, на меня нахлынула волна бурной радости. Церковных органов я очень не люблю, а вот колокольный звон, плывущий над улицами, всегда был мне приятен, пусть он подчас не очень строен, но именно поэтому он и напоминает древнюю музыку, этот громкий и радостный перезвон вызывает в памяти примитивные крестьянские празднества типа свального греха в стогах сена. Обычно, как только сосредоточишься на каком-либо чувстве, оно тут же исчезает, а вот стоя там среди колокольного звона, я размышлял над своим положением и чувствовал уверенность, что оно теперь лучше, чем в начале, что в банде я укрепился и добился уважения, а если и не уважения, то хотя бы признания. У меня есть дар общения со взрослыми, я знаю, с кем и как говорить, кому продемонстрировать ум, при ком лучше помолчать, и я сам себе удивлялся, я ведь все это делал без напряжения, не зная наперед, как поступлю в следующий миг, и почти не ошибался. Я мог и Библию изучать, а мог и стрелять из пистолета. Я выполнял любое поручение. Но что важнее всего, я теперь понимал загадочный гений мистера Шульца и, следовательно, мог избежать его гнева. Проницательность Аббадаббы Бермана поражала, он удивил меня и когда нашел мой пистолет, и когда догадался, где я живу, и послал за мной полицейского из местного участка. Но страха перед ним я более не испытывал. И, видимо, он меня все же недооценивал, я бы не достиг своего нынешнего положения, если бы он мог читать мои мысли и знал мое тайное предназначение. Но даже если он знал мою тайну, а я по-прежнему оставался здесь, и не только оставался, но рос и исполнял его надежды, то, значит, у него были свои виды на меня. И все же я не верил, что он знал о моей тайне, я верил, что в самом важном знании я опережал его и что его неполноценность состояла как раз в том, что он понимал все, кроме самого важного.

Так что я чувствовал себя превосходно и приподнято среди этих людей, нет предела моим возможностям, Дрю права, я симпатичный маленький чертенок; когда знаменитый гость поднимался с мистером Шульцем по ступеням, мне хотелось, чтобы кто-нибудь представил меня ему или чтобы он заметил меня, хотя я сам же от него и спрятался; но это все мелочи, я знал, что в суете исторических моментов деталями пренебрегают; глядя снизу на этих великих людей, я понимал, что раньше не мог о таком и мечтать; меня обуревало великодушное желание верить всем, даже стоящим на нижних ступенях последними в процессии; все ждали теперь, когда закончится служба, отец Монтень спустится с алтаря, поздоровается с мистером Шульцем и введет его в здание церкви, что будет символизировать обращение в католичество.

Все это заняло больше времени, чем предполагалось. Аббадабба Берман вышел покурить, я зажег для него спичку, прикрыв ее от ветра, к нам присоединился Ирвинг, и мы втроем, прислонившись к роскошному обтекаемому «крайслеру», припаркованному у тротуара, и не обращая внимания на другие машины гостей, стоящие поодаль, смотрели на обшитый досками дом Святого Варнавы с деревянной кровлей. Колокола теперь звучали все мягче и тише, и я уже мог различить слабые звуки органа, доносящиеся из церкви. И тут Ирвинг позволил себе суждение о Немце Шульце, которое можно было бы счесть и за критику, ничего подобного я раньше от него не слышал:

— Конечно, — сказал он, будто продолжая прерванную мысль, — Немец ошибается, он понятия не имеет, почему старые евреи молятся таким манером. Если бы он знал, то, наверное, не говорил бы таких вещей. Малыш, ты знаешь, о чем я?

— Я не силен в религии, — ответил я.

— Я сам человек неверующий, — сказал Ирвинг, — но то, что они кивают и кланяются все время, это же имеет объяснение. Вспомни свечи; старики, которые молятся в синагоге, — это горящие свечи, они клонятся вперед и назад, влево и вправо, каждый кивает и кланяется, словно дрожащий огонек свечи. Этот огонек души может, конечно, в любой момент погаснуть. Вот в чем тут дело, — сказал Ирвинг.

— Это очень интересно, Ирвинг, — сказал мистер Берман.

— Но Немец этого не знает. Его старики раздражают, — произнес Ирвинг своим тихим голосом.

Мистер Берман поднял локоть так, чтобы рука с сигаретой была как раз над ухом, это была его любимая поза для размышлений.

— Но он прав, когда говорит, что христиане все делают в унисон. У них есть верховная власть. Они вместе поют, молятся, садятся, встают, преклоняют колена, все под контролем. Так что в этом он прав, — сказал мистер Берман.