Осада, или Шахматы со смертью - Перес-Реверте Артуро

— Вон там… — еле слышно говорит Курро Панисо. — В устье малого канала, возле бревенчатого мола.

Мохарра очень осторожно выглядывает из-за гребня, разведя в стороны покрывающий его кустарник — можжевельник и спаржу. В свете зари канал Алькорнокаль и его боковые ответвления поблескивают, как расплавленный свинец, расширяясь в ту сторону, где, еще невидимая в темноте, угадывается мельница Санта-Крус. А по левую руку от нее, в точке соединения с другим каналом, который тянется до самой Чикланы, у маленького деревянного мола под навесом, хорошо знакомым солеварам — они бывали тут до войны, — чернеют на серовато-свинцовом фоне воды очертания широкой плоской канонерки.

— А часовой где?

— На краю мола… Остальные спят под навесом.

— Тогда пошли… А то будет поздно.

Стволы ближних сосен начинают вырисовываться четче, когда четверка валится в липкий ил. Желтовато-серый свет зари, пробиваясь сквозь вертящиеся тучи песка, обозначает дощатую караулку, узкий причал и силуэт пришвартованной к нему канонерки. Мохарра переводит дух, увидев, что она покачивается на воде, а не завязла в густой тине: мачта наклонена к носу, на спущенной рее — косой парус. Это хорошо: поможет уйти вниз по большому каналу, благо ветер попутный, а не надрываться на веслах, чуя, как в спину дышат лягушатники.

— Часового не вижу.

Панисо уползает взглянуть поближе. Ползком возвращается:

— Правее, на причале. С подветренной стороны.

Теперь и Мохарра разглядел неподвижную темную фигуру — хоть бы спал, думает он, доставая подвешенную за спину саблю и слыша, как рядом другие готовят оружие. Панисо — абордажный топор, Карденас и Куррито — остро отточенные короткие кривые клинки. Как всегда в такие минуты, знакомый знобящий холодок поднимается от паха, расходится по всему телу.

— Готовы?

— Готовы, — шепотом звучит в ответ.

Мохарра несколько раз глубоко вдыхает и выдыхает.

— Тогда с богом!

Четверо поднимаются на ноги, крестятся и осторожно идут вперед меж вьющимися вокруг своей оси столбами песка и пыли. Пригибаясь, чтобы не маячить против света, слыша, как хрустят под босыми ступнями комочки сухой соли, которой устлан весь берег. Двадцать тысяч реалов, снова думает Мохарра, если доведем канонерку до испанских позиций. По пять тысяч каждому, кто вернется живым. А нет — так семейству. Лица жены и дочек проносятся перед глазами и исчезают, будто спугнутые ударами бешено заколотившегося сердца, оглушительным стуком крови в ушах, воем ветра, от которого так зябко стало в промокшей одежде.

…Часовой даже не вскрикнул. Спал. Не задерживаясь мыслью на темной фигуре, которую секунду назад полоснул саблей, Мохарра прошел дальше, под навес, отыскал дверь, пинком распахнул ее. Все четверо, толкаясь, молча ринулись внутрь — туда, где в слабом свете, проникавшем снаружи, только и можно было различить на полу пять или шесть бесформенных, как кули, тел. Спертый воздух был пропитан застарелым табачным перегаром, потом, запахом волглой грязной одежды. Хрясь. Хрясь. Хрясь. Солевары наносили удары методично, размеренно, будто отсекали сучья у поваленного дерева. Двое последних успели проснуться, закричать. Один неистово вскинулся, волчком крутанулся на месте, на четвереньках метнулся было к двери с пронзительным долгим воплем, в котором слышался, кроме ужаса, словно бы еще и протест. Вновь раздались хряские удары: Мохарра и остальные рубили его, торопились прикончить поскорее. Неизвестно, есть ли кто-нибудь поблизости. Кто знает, кто может услышать эти крики. Потом вышли наружу, с жадностью ловя ртами ветер, колющий иголочками песка. Стирая с влажной одежды кровь, что выпачкала им руки, забрызгала лица.

Не оглядываясь, побежали к причалу. Французская канонерка покачивается под ветром. Течение усилилось, и, благо уже почти совсем рассвело, стали видны обнажившиеся отливом илистые берега каналов. Если ничего не пойдет наперекос, повторял себе Мохарра, поспеем. В обрез, но поспеем.

— Тащи все оружие, какое найдешь! — приказывает он Куррито.

Паренек пулей кинулся назад, в караулку, меж тем как его отец вместе с Мохаррой и Карденасом перескочили с причала на палубу, в несколько дружных рывков подняли рею, закрепили парус. Под свежим ветром он тотчас с треском надулся, и канонерку накренило на дальний от причала борт. Как раз в этот миг вернулся Куррито, нагруженный четырьмя ружьями, двумя перевязями с патронными сумками, штыками и саблями.

— Живо, живо, малый! Отчаливаем!

Один удар сабли — по кормовому швартову, второй — по носовому, а паренек, гремя своим грузом, перепрыгивает на борт канонерки. Длинная, широкая, с мелкой осадкой — самое то, чтобы воевать в лабиринте больших и малых каналов, вьющемся вокруг Ислы. В длину будет футов сорок, прикидывает Мохарра. Славная посудина. На носу — пушка на подвижном морском лафете без колес. Шестифунтовая вроде бы. Хорошая. На корме, по обоим бортам — два маленьких бронзовых камнемета. Двадцать тысяч реалов награды, как из пушки — вот хоть из этой самой. Не меньше. А может, и больше. В том, разумеется, случае, если будет кому получать их.

Канонерка, освободясь от привязи, под ветром, наполнившим парус, отделяется от причала и сперва медленно, а потом — с пугающей быстротой выносится на середину фарватера. Чем дальше, тем уже, и Мохарра, ворочая румпелем на корме, чтобы держать лодку на стремнине, направляет ее туда, где канал Алькорнокаль поворачивает и соединяется с другим, самым большим. Куррито и Карденас тянут шкоты, управляют парусом, а Панисо на носу смотрит и командует. Света довольно, чтобы различать лица — небритые, с кругами под глазами, в подтеках засохшей грязи, в брызгах запекшейся крови. Чужой, слава богу. Искаженные оттого, что сделали и о чем еще не успели подумать.

— Взяли! Наша! — кричит Карденас, будто только что осознал это.

Мохарра только открыл было рот, чтобы напомнить: «Не считай яиц, пока несушку не завел», — как в рассветном сумраке, все еще окутывающем берег, раздается выкрик по-французски, а следом — частая череда сразу нескольких выстрелов. Пули не долетают до канонерки, уже достигшей устья Чикланского канала. Новые вспышки с этого берега — а теперь еще и с противоположного, — и несколько шальных пуль поднимают фонтанчики брызг в воде, меж тем как Мохарра, навалясь всем телом на румпель, заворачивает канонерку еще восточней, вводит в русло большого канала. Орудие на носу, служа балластом, помогает не рыскать, держать постоянный курс, но оно же и затрудняет маневры. Ветер и течение теперь наконец совпали, и канонерка стремительно заскользила вниз по каналу — ветер в корму, рея стала почти горизонтально. Мохарра с беспокойством разглядывает плоские, низкие берега. Знает, что где-то тут неподалеку — неприятельский аванпост и что когда пойдут мимо, пепельное свечение, просачивающееся сквозь завесу пыли и песка, даст неприятельским стрелкам прицелиться как следует. Однако ничего другого не остается, как плыть дальше да уповать, что левантинец все же запорошит французам глаза.

— Весла готовь. Может, придется грести до канала Сан-Педро.

— Да не надо… — возражает Панисо.

— Надо. Вокруг островков сплошной ил. Мало ли что? Нельзя рисковать при таком ветре да приливном течении. Эту часть лучше будет пройти на веслах. Да, и флаг давай.

Покуда Панисо-отец и Карденас вставляют весла в уключины, парнишка достает из-под кушака сложенное во много раз полотнище, подмигнув, показывает его Мохарре и кладет на пушку. При свете сальной коптилки флаг двое суток мастерила мать. Желтой ткани не нашли, и потому центральная полоска — белая, сшитая из простыни. На две красные полоски пошла подкладка старого плаща — Карденас пожертвовал. Размер четыре на три пяди. Когда поднимут флаг — такой же, что вьется на гафелях Королевской Армады, — он, бог даст, не позволит испанским или английским стрелкам открыть огонь по кораблю, появившемуся из Чикланского канала. Но пока еще рано — пальбу ведут французы. Ведут и будут вести, соображает Мохарра, глядя, как по левому борту стремительно приближается устье канала с размещенным там неприятельским аванпостом. Потом, когда выйдут из главного канала, останется еще пятьсот вар ничейной земли, а там и испанские позиции, батареи на Сан-Педро и на острове Викарио. Но это — потом. Сначала — и уже совсем скоро, прямо, то есть, сейчас — надо будет прорваться сквозь настоящее пекло. Ибо французы с аванпоста, встревоженные стрельбой, уже готовы, надо думать, бить по ним с тридцати шагов. Почти в упор.

Отсюда, с этого места канала, французские позиции едва видны, однако в сером обволакивающем свете, меж песчаных вихрей, крутящихся по пригоркам и гребням левого берега, Мохарра различает силуэты солдат. Навалившись на румпель, солевар отворачивает от этого берега поближе к другому и при этом не спускает глаз с илистого русла, которое отливным течением с каждой минутой обнажается все больше.