В Калифорнии морозов не бывает - Волчок Ирина

Мы вышли на крыльцо, и я спросил:

— Ну, что сказали?

Она ответила:

— Операция прошла успешно, опасность миновала, состояние стабильное.

Странно, но я почувствовал облегчение. Будто камень с души свалился. Ведь только что я целый час подряд думал: пусть он умрёт. А сейчас обрадовался, что он не умер. Нет, не сказать, чтобы обрадовался, — это всё-таки не точно… Но камень с души свалился. Я не хотел бы жить с постоянным сознанием того, что мои мысли явились причиной чьей-то смерти.

Я сказал:

— Всё будет хорошо, не беспокойся.

Она ответила:

— Я и не беспокоюсь. Хотя ничего хорошего нет. И уже не будет…

Я не понял, почему она так говорит, но спрашивать не стал. Открыл машину. Она полезла почему-то на заднее сиденье. Почему — я тоже спрашивать не стал. Сел за руль, захлопнул дверцу, включил мотор и спросил:

— Теперь куда?

Она молчала. Я подождал ответа и оглянулся. Она спала. Я тогда подумал: нельзя её будить. Будить спящего человека — большой грех, как считает какая-то восточная религия. А я сегодня и так достаточно нагрешил в преступных мыслях. Я выключил мотор, вышел из машины, достал из багажника одеяло из верблюжьей шерсти и тоже сел на заднее сиденье. Укрыл её одеялом, потом обнял, поудобнее устроил её голову на своём плече, натянул край одеяла на себя и стал ждать, когда она проснётся. Мне не хотелось, чтобы она проснулась слишком скоро. Я тогда думал: ведь у меня никогда больше не будет шанса вот так её обнять и слушать, как она тихо дышит, и вдыхать дивный аромат, которым пахли картофельные цветы, а сейчас пахнет её синяя куртка на белом меху…

Курить хотелось нестерпимо. Я не курил уже больше года, раза два-три за это время мне хотелось закурить, но я терпел. А вот сейчас курить хотелось просто нестерпимо. Я сидел, не шевелясь, обнимал её и думал: в бардачке есть сигареты. Я больше года не курил, но сигареты у меня всегда были. Наш ответсек когда-то мне сказал, что он не курит, но сигареты носит. С тех пор я тоже всегда носил сигареты с собой. Вдруг кто-нибудь из нужных людей окажется без сигарет, захочет закурить, — вот я и предложу. Сейчас бы эти сигареты пригодились мне самому. Но если пошевелиться — она может проснуться. И зажигалкой щёлкать тоже опасно — она может проснуться. И окно открывать нельзя — она может проснуться. Я сидел и думал: когда она проснётся — я тут же закурю. Курить хотелось нестерпимо, но я не хотел, чтобы она просыпалась.

Потом я заметил, что начался мелкий дождь. Я испугался, что шум дождя её разбудит. Но дождь был совсем мелкий, он шелестел по крыше машины чуть слышно, звук был даже приятным. Я тогда подумал: ноябрь кончается, а дождик — как грибной. Как летом. Зимы не будет никогда, теперь я уже никогда не дождусь морозов, и сумасшествие моё уже никогда не пройдёт. Я подумал: ну и ладно. А с завтрашнего дня я начну курить.

А потом я уснул.

Проснулся рано, как всегда, ещё шести не было. В машине было холодно, но под одеялом из верблюжьей шерсти — очень тепло. Я тогда подумал: наверное, это потому, что она горячая, как утюг. Даже через её синюю куртку на белом меху я ощущал жар, как от печки. Я сначала испугался, что она заболела, и осторожно потрогал ладонью её лоб. Лоб был прохладным. Тогда я успокоился и вспомнил, что каждый раз, когда к ней прикасался, я удивлялся, какая у неё высокая температура. Наверное, это просто индивидуальное свойство организма, а не признак болезни. У некоторых людей всегда пониженная температура тела, а у некоторых — всегда повышенная.

Я сидел неподвижно и ждал, когда она проснётся. Больше часа так сидел и ждал. Даже снова стал дремать. И вдруг она сказала у меня над ухом совсем не сонным голосом:

— Не понимаю, как это получилось. Мне так стыдно. Много времени прошло?

Я сказал:

— С добрым утром.

Она зашевелилась, сбросила одеяло, высвободилась из моих рук и сказала:

— Утро? Это катастрофа. Мои, наверное, меня уже по больницам и моргам разыскивают. Я обещала вечером приехать.

Я знал, что её родители погибли больше месяца назад, муж — вот в этой больнице, и о ком она говорит «мои» — не понял. Но спрашивать не стал. Подумал, что она имеет в виду какую-нибудь родню. Я сказал:

— Сейчас я отвезу тебя домой, не беспокойся.

Она сказала:

— Спасибо. А как же вы? Вы где остановились? Нигде? Это плохо. Может быть, сначала заедем в гостиницу? У меня во всех гостиницах знакомые, так что в любую можно устроить.

Я подумал: она не помнит, а ведь вчера я ей говорил, что здесь — проездом. Я сказал:

— Я больше не могу задерживаться, я же в командировке. А здесь — проездом, просто потому заехал, что Марк просил передать тебе авторские экземпляры.

Она сказала:

— А… да, я забыла. Спасибо вам. Я сейчас к подруге. Здесь два шага, я могу сама дойти. А может быть, тоже зайдёте? Вас там хоть завтраком накормят.

Я сказал:

— Я тебя к подруге отвезу, а заходить не буду. Мне правда ехать пора. И время слишком раннее, чтоб по гостям ходить, к тому же — к незнакомым людям. И завтракать я не хочу, я никогда не завтракаю.

Она вздохнула и сказала:

— Ой, как нехорошо всё получилось. Столько времени потеряли из-за меня. И не выспались как следует. И опять за рулём. В таком состоянии — разве можно? Извините меня.

Я засмеялся, чтобы она не думала, что такие вещи имеют для меня какое-то значенье, и сказал:

— Вот выспался я как раз прекрасно. Никогда я так хорошо не спал.

Она посмотрела недоверчиво, но промолчала. Я свернул одеяло из верблюжьей шерсти, положил его в багажник, сел за руль и сказал:

— В какой стороне у нас подруга?

Подруга действительно жила совсем близко. Прямо за больницей начинался частный сектор, почти самая окраина. Я заметил, что приусадебные участки были очень большие, огороды — как настоящие плантации, сады — не четыре яблони и одна груша, как у меня на даче, а настоящие большие сады, деревья стояли рядами. И дома были большие, двухэтажных мало, но и одноэтажные — солидные, почти все — кирпичные, широкие и высокие. Я тогда подумал: под Москвой любой такой участок и любой такой дом стоили бы в пять раз дороже моей дачи.

Она сказала, что приехали, я остановился, она вышла из машины и спросила:

— Может быть, всё-таки зайдёте? Не беспокойтесь, не помешаете. Мои уже не спят, вон, во всех окнах свет горит.

В широких окнах большого кирпичного дома горел свет, через занавески было видно, как там кто-то ходит. Мне показалось, что ходит не один человек. Я сказал:

— Спасибо, не могу. Должен ехать. До свиданья.

Она сказала: