Осада, или Шахматы со смертью - Перес-Реверте Артуро

— Мостик! Слева по носу парус!

Корсар задирает голову. Марсовый показывает на север.

— Что за судно?

— Двухмачтовое… Паруса большие, прямые, все подняты!..

Пепе Лобо беспокойно прохаживается под бизанью, покачивающейся вместе с гротом, частично взятым на гитовы. Потом по выбленкам влезает на планшир, раздвигает и поднимает трубу, стараясь уловить то мгновение, когда качка позволит плотно приставить окуляр к глазнице.

— Бриг! — оповещает впередсмотрящий у него над головой.

Это слово прозвучало всего лишь за мгновение до того, как Пепе Лобо и сам определил тип корабля, прямо-таки летящего к ним под свежим левантинцем. Действительно, бриг. Милях в пяти. Поставил кливера, марселя, брам-стеньги и бом-брам-стеньги, благо ветер бьет ему в левый борт. Флаг пока что различить нельзя, даже если он и есть, но это неважно. Лобо, зажмурившись, бормочет проклятие, снова открывает глаза и глядит в трубу. Да, кажется, это он и есть, гость непрошеный. Трудно поверить в такое невезение, хоть море и любит подобного рода штуки. То отвалит куш, то с носом оставит: и хорошо еще если так, а то ведь может случиться, что — и без него. Как бы с «Кулеброй» не вышло чего-то подобного.

— Вернуть абордажную команду! Все наверх! Паруса ставить!

Он выкрикивает команды, скользя вниз по вантине, и, едва лишь коснувшись ногой палубы, устремляется на ют, не обращая внимания на своих людей, которые глядят на него в тревоге или с борта всматриваются в горизонт. По пути капитан сталкивается с вернувшимся Мараньей и в ответ на его безмолвный вопрос, вздернув голову, подбородком показывает на север. Помощнику этого достаточно.

— Бриг из Барбате?

— Очень похоже.

Долгий взгляд, которым Маранья окидывает капитана, не выражает никаких чувств. Потом, перевесившись с борта, помощник кричит ничего не понимающим людям в шлюпке, которую багром вновь подтянули к самой шхуне:

— Все назад! Шлюпку на тали!

А может быть, это и англичанин, думает меж тем Пепе Лобо, хотя что-то давно никаких англичан не видно было в этой части Пролива. Так или иначе, рисковать нельзя. «Кулебра» способна развить хороший ход, но французский бриг — если это, конечно, он — даст ей сто очков вперед. Тем паче, при попутном ветре да по прямой — а так оно и будет, если начнется преследование. И в огневой мощи с ним не потягаешься: по вооружению — двенадцать 6-фунтовых орудий — он втрое превосходит «Кулебру». Да и людей на борту много больше.

— На мостике… — окликают сверху. — Бриг — под французским флагом.

Шлюпка, с которой потоками бежит вода, уже поднята. Матросы, оставив оружие, укладывают ее на кильблоки под мачтой. Маранья отдает приказания, а боцман пинками отправляет по местам замешкавшихся. По всей палубе прокатывается ропот разочарования. Но вот первоначальная растерянность сменилась осознанием нависшей угрозы, и матросы бегом бросились тянуть фалы распущенного грота, который звучно хлопает под ветром, меж тем как на носу ему вторят, разворачиваясь, кливер и фор-стаксель.

— Трави шкоты!

Матросы тянут шкоты с правого борта, и в ту же сторону кренится «Кулебра», когда ветер заполняет и натягивает паруса. Пепе Лобо сам поворачивает штурвальное колесо по отметке компаса — четверть румба на юго-юго-запад — и лишь потом передает управление в руки Шотландца, первого рулевого. Беглым взглядом убеждается, что, едва лишь ветер заполнил и туго натянул паруса на единственной мачте, тендер, как пришпоренный кровный конь, рванулся мористей, с каждой секундой набирая все больше хода.

— Эх, какие деньги, какие деньги пропадают… — бормочет рулевой.

Так же как у его капитана и у всех, кто на борту, взгляд его полон горечи. «Кулебра» проходит на расстоянии пистолетного выстрела от французской шхуны; ее экипаж, выйдя из первоначального столбняка, бурно ликует, провожая удирающих испанцев издевательской бранью и совсем уж непристойными жестами, среди коих преобладают кукиши разного фасона и размера. И последнее, что видит Пепе Лобо, пока шхуна не скрывается из виду: ее капитан насмешливо помахивает в воздухе шляпой, а на верхушке бизань-мачты уже вновь вьется по ветру французский флаг.

— Ладно… Раз на раз не приходится, — говорит Рикардо Маранья, который вернулся на полубак и со своей обычной невозмутимостью оперся о планшир, заложив большие пальцы за кожаный пояс, все еще оттопыренный пистолетами и оттянутый саблей.

Пепе Лобо молчит в ответ. Сощуренными от солнца глазами он внимательно наблюдает за поверхностью моря, иногда вскидывая их на гафель, где, указывая направление ветра, трепещет вымпел. Корсар сосредоточенно вычисляет соотношение скорости и курса, мысленно вычерчивая зигзаги углов и прямых с такой же легкостью, как на карте, подсчитывает, сколько миль удастся пройти в ближайшие часы — с тем, чтобы оставить как можно больше водного пространства между собой и французским бригом, который, можно не сомневаться, едва лишь определив, кого избавил от захвата и договорившись о награде, ринется в угон. Если речь идет о том самом бриге, что французы держат между Барбате и неглубокой бухтой Гвадалквивир, то это быстроходный корабль водоизмещением двести пятьдесят тонн и длиною восемьдесят футов. При свежем ветре, попутном или боковом, может развить скорость в 10–11 узлов, тогда как «Кулебре» при тех же условиях больше 7–8 дать не под силу. И единственное преимущество испанцев — ее мореходные качества: крупный треугольный парус на единственной мачте позволяет идти в крутой бейдевинд лучше, чем прямые паруса трехмачтового брига, и, стало быть, поможет выиграть у него один-два узла.

— Левантинец будет держаться, — вздыхает Рикардо Маранья. — До завтра, по крайней мере. И на том спасибо.

— Должно же быть хоть что-то хорошее, будь я проклят…

Процедив с досадой эту фразу — Маранья встречает ее скупой улыбкой, — Пепе Лобо вытаскивает из кармана часы. Он знает, что помощник наверняка мыслит сходно с ним: до наступления темноты остается меньше пяти часов, и надо брать курс на юго-восток, уходя мористей, а потом идти галсами к северо-востоку, чтобы в темноте улизнуть от брига. Это, так сказать, теория. В любом случае, сейчас самое главное — удалиться от него, оторваться как можно дальше.

— По миле каждый час, — говорит Лобо. — Вот и все, что мы можем отыграть у француза. А потому надо бы поставить фор-марсель и штормовой фок.

Помощник задирает голову к мачте. Огромное полотнище распертого ветром паруса мчит «Кулебру», а кливер и фор-стаксель, поставленные на длинном бушприте, помогают.

— Стеньга мне не нравится… — Маранья говорит вполголоса, чтобы не услышали рулевые. — Пуля чиркнула повыше брам-стеньги… И так парусов слишком много, а если посвежеет — боюсь, не выдержит.

Пепе Лобо знает: он прав. Когда ветер силен и подняты все паруса, а судно идет галсами, единственная мачта шхуны может и впрямь не совладать с нагрузкой и сломаться. Это — слабое место таких ходких и поворотливых судов: они стремительны, но хрупки. Бывают чересчур деликатны, как барышня из хорошей семьи.

— Потому и не будем ставить брам-стеньги, — отвечает он. — Но насчет всего остального — у нас выбора нет… Командуй, помощник.

Маранья кивает, словно говоря: «Чему быть — того не миновать». Освободившись от сабли с пистолетами, зовет боцмана, наблюдающего, как найтовят орудия и задраивают люки, и отправляется к пяртнерсу мачты следить за маневрами. Пепе Лобо тем временем приказывает Шотландцу взять на два румба вправо, а сам наводит трубу назад, в кильватерную струю корабля. Видно, как на французе споро поставили паруса и двинулись навстречу своему спасителю, быстро идущему на сближение. Когда же, отведя трубу, капитан поднимает голову к мачте — убеждается: она уже оделась хлопающими парусами; сейчас они наполнятся ветром и, повинуясь усилиям матросов, тянущих с палубы шкоты, застынут в неподвижности. «Кулебра», поймав ветер, делает вполне ощутимый рывок вперед и от сильной килевой качки зарывается в волну так низко, что вода, прокатившись поверх пушек, захлестывает всю палубу. Корсар хватается за леера, шире расставляет ноги, чтобы удержать равновесие, и снова, хоть и про себя, горько сетует: ушла добыча, ускользнула из-под самого носа. И приз ему и его людям достался бы изрядный, и дон Эмилио с Мигелем были бы очень довольны. И, надо полагать, Лолита Пальма — тоже.

На мгновение, не больше, мысли капитана обращаются к этой женщине: «Когда вернетесь с моря», — сказала она при последней их встрече; меж тем как тендер уверенно, ровно, как по линейке, мчит по Атлантике, вспарывает острым форштевнем волну, ритмично зарываясь в нее и выныривая. Потоки холодной воды долетают до вант на корме, обдают капитана и обоих рулевых, и те ежатся, стараются увернуться, не бросая штурвала. Пепе Лобо, мокрый и взлохмаченный, отряхивается, рукавом вытирает лицо — соль щиплет глаза. Потом снова смотрит назад — туда, где виднеются, правда пока еще далеко, паруса брига. По крайней мере, как сказал давеча Маранья, и на том спасибо. Погоня вот так, по пятам, займет много часов. А «Кулебра» несется как заяц.