Географ глобус пропил - Иванов Алексей Викторович

Он метнул в тополь маленький туристский топорик. Топорик отчетливо тюкнул, впиваясь в ствол. Будкин нырнул в машину, включил на полную мощь встроенный магнитофон, а затем развинченной, боксерской трусцой, не оглядываясь, побежал за топориком и в рощу.

— Хам, — заметила Надя, подняла сумку и понесла к мангалу.

— Папа, а песок не копается, — сказала Тата.

— Да бес с ним... Пойдем лучше на корабли смотреть, — предложил Служкин. — Давай садись мне на шею.

— Не урони ее! — издалека крикнула Надя.

С Татой на плечах Служкин перебрался по дну промоины у берега, вышел на тракторную колею и двинулся к кораблям.

— Папа, а куда Будкин пошел?

— На охоту за мамонтом. Он его на шашлык порубит, мама пожарит, и мы съедим. Мамонт — это слон такой дикий, волосатый.

— А ему больно будет?

— Нет, что ты, — успокоил дочку Служкин. — Он специальной породы — мясной. Когда его на шашлык рубят, он только смеется.

— А почему мы его не видели, когда на машине ехали?

— Ты не видела, а я вот видел. Они все мелкие, шашлычные-то мамонты, — размером с нашего Пуджика.

— А Пуджика можно на шашлык порубить?

— Конечно, — заверил Служкин. — Только для этого его надо долго откармливать отборными мышами, а он у нас ест одну лапшу и картошку.

Служкин дошел до ближайшего катера. Катер лежал на боку, уткнувшись скулой в шлаковый отвал — словно спал, положив под щеку вместо руки всю землю. Красная краска на днище облупилась, обнажив ржавчину, открытые иллюминаторы глядели поверх головы Служкина, мачты казались копьями, косо вонзенными в тело сраженного мамонта.

— А что корабли на земле делают? — спросила Тата.

— Спят. Они как медведи — на зиму засыпают, выбираются на берег и спят. А весной проснутся и поплывут — в Африку, на реку Амазонку, на Южный полюс. А может, и в Океан Бурь.

— А мы на них будем плавать?

— Обязательно, — заверил Служкин.

С Татой на плечах он поднялся повыше по осыпи. За катером на мелководье лежала брошенная баржа, зачерпнувшая воду бортом, как ковшом. За баржей тянулись стапеля и груды металлолома. Темнели неподвижные краны. Заводские корпуса были по случаю воскресенья тихие и скучные. Вдали у пирса стояла обойма «Ракет», издалека похожих на свирели. В черной, неподвижной воде затона среди желтых листьев отражалась круча берега с фигурной шкатулкой заводоуправления наверху.

Служкин посмотрел в другую сторону и увидел, что мангал уже дымится, а Будкин и Надя рядышком сидят на ящике. По жестикуляции Будкина было понятно, что он рассказывает Наде о чем-то веселом. По воде до Служкина донесся Надин смех. Непривычный для него смех — смех смущения и удовольствия.

Служкин сидел в учительской и заполнял журнал. Кроме него, в учительской проверяли тетради еще четверо училок. Точнее, проверяла только одна красивая Кира Валерьевна — водила ручкой по кривым строчкам, что-то черкала, брезгливо морщилась, а три другие училки — старая, пожилая и молоденькая — болтали.

— Я вчера, Любовь Петровна, в очереди простояла и не посмотрела шестьдесят вторую серию «Надеждою жив человек», — пожаловалась пожилая. — Что там было? Урсула узнала, что дочь беременна?

— Нет, еще не узнала, — рассказала старая. — Письмо-то Фернанда из шкатулки выкрала. Аркадио в больницу попал, и, пока он был на операции, она его одежду обшарила и нашла ключ.

— Так ведь Хосе шкатулку забрал к себе...

— У него же эта... как ее?..

— Ребекка, которая Амаранту отравила, — подсказала молодая.

— Вот... Ребекка же у Хосе остановилась под чужим именем, а он ее так и не узнал после пластической операции.

— Почему? Он же подслушал ее разговор с Ремедиос...

— Он только про Аркадио успел услышать, а потом ему сеньор Монкада позвонил и отвлек его.

— Я бы на месте Аркадио этого сеньора на порог не пустила, — призналась пожилая.

— Это потому, что мы, русские, такие, — пояснила старенькая. — А они-то нас во сколько раз лучше живут? Там так не принято.

— А что — лучше? — возмутилась молодая училка. — Фернанда — простая медсестра, а у нее квартира какая?

— Она же на содержании у этого американца, — осуждающе заметила старенькая.

— Я бы и сама пошла на такое содержание, — мечтательно заметила молодая. — Кормит его одними обещаниями, и больше ничего...

Служкин закрыл журнал, поставил в секцию и начал одеваться.

На улице уже темнело, накрапывал дождь, палая листва плыла по канаве, как порванное в клочки письмо, в котором лето объясняло, почему оно убежало к другому полушарию. Служкин закурил под крышей крылечка, глядя на светящуюся мозаику окон за серой акварелью сумерек.

Сзади хлопнула дверь, и на крыльцо вышла Кира Валерьевна. В одной руке у нее была сумка, раздутая от тетрадей, в другой руке — сложенный зонтик.

— Подержите, пожалуйста, — попросила она, подавая Служкину сумку.

— Тяжелая, — заметил Служкин. — Может, вам помочь донести?

— Я близко живу.

— Это как понять?

— Как хотите, — хмыкнула Кира Валерьевна, выпалив зонтом.

— Хочу вас проводить. — Служкин выбросил окурок, и тот зашипел от досады. — Давайте мне и зонтик тоже, а сами возьмите меня под руку.

Кира Валерьевна, поджав губки, отдала зонтик и легко взяла Служкина под локоть. Они сошли с крыльца.

— Отгадайте загадку, — предложил Служкин. — Моя четырехлетняя дочка сочинила: открывается-закрывается, шляпа сломается. Что это?

— Зонтик, — сухо сказала Кира Валерьевна. — Я бы не подумала, что у вас уже такая взрослая дочь...

— Так что ж, человек-то я уже пожилой... — закряхтел Служкин. — А у вас кто-нибудь есть? Сын, дочка, внук, внучка?..

— То есть вам интересно, замужем я или нет?

— А разве найдется какой-нибудь мужчина, чтобы ему это было неинтересно, особенно если он красив и умен чертовски?

Кира Валерьевна снисходительно улыбнулась.

— Не замужем, — вызывающе сказала она и посмотрела на Служкина.

— Я так и надеялся. А какой предмет вы ведете?

— Немецкий.

— Когда-то и я изучал в университете немецкий, — вспомнил Служкин. — Но сейчас в голове осталось только «руссиш швайн» и «хенде хох». Не подскажете, как с немецкого переводится сонет: «Айне кляйне поросенок вдоль по штрассе шуровал»?

Кира Валерьевна засмеялась:

— Вы что, литературу ведете?

— Географию, прости господи.

— Точно-точно, припоминаю. — Она скептически кивнула. — Что-то про вас говорили на педсовете... Стихи вы какие-то, кажется, ученикам читали, да?

— Жег глаголом, да назвали балаболом, — согласился Служкин.

— В самокритичности вам не откажешь.

— Посмеяться над собой — значит лишить этой возможности других, — назидательно изрек Служкин. — Это не я сказал, а другой великий поэт.

Они остановились у подъезда высокого девятиэтажного дома.

— Мы пришли. — Кира Валерьевна забрала сумку и зонтик. — Спасибо.

— А мы еще, Кира, вот так же прогуляемся? — спросил Служкин.

— А разве мы пили на брудершафт?

— А разве это трудно? — улыбнулся Служкин.

— Что ж, дальше будет видно, — усмехнулась Кира. — Как хоть тебя?.. Витя? До свидания, Витя.

Она развернулась и вошла в подъезд.

Служкин, в длинном черном плаще и кожаной кепке, с черным зонтом над головой, шагал в садик за Татой. Небо завалили неряшливо слепленные тучи, в мембрану зонта стучался дождь, как вечный непокой мирового эфира. Служкин не полез через дыру в заборе вокруг садика, как он обычно делал, а чинно обошел забор и вступил на территорию с главного входа. Под козырьком крылечка он увидел Лену Анфимову с Андрюшей.

— Привет, — сказал Служкин. — Вы чего здесь стоите?

— Да вот зонтик сломался, — виновато пояснила Лена. — Теперь ждем, когда дождь пореже станет...

— Ну, к зиме распогодится, — пробормотал Служкин, поглядев на небо. — Давай, я вас под своим зонтом провожу.

— Может, Тату сначала заберешь? Нам на остановку надо...

Служкин посмотрел на часы.

— Успею еще, — заверил он. — Времени завались.

Он подставил локоть. Лена, улыбнувшись, взяла его под руку. Они неторопливо двинулись к воротам. Лена вела Андрюшу.

— Расскажи мне, Лен, как хоть ты поживаешь, — попросил Служкин. — А то ведь я так ничего и не знаю.

— Да мне, Витя, нечего рассказывать. — Лена пожала плечами. — Нету у меня ничего интересного. Как замуж вышла, так из декрета в декрет, и с утра до вечера готовлю, стираю, глажу, прибираю, за Олей и Андрюшей смотрю... Я уж и сама стала забывать, что я человек, а не машина хозяйственная... В кино уже три года не бывала...

Лена не жаловалась, просто рассказывала так, как есть.