Воспоминания Элизабет Франкенштейн - Рошак Теодор

— Он и с тобой торопится — когда вы призываете львов? Он бесчувствен?

— Иногда. Но он не хочет быть грубым, уверена.

— Тебе это бывает неприятно?

— Я знаю, он делает это ненамеренно.

— Есть ощущение, что тебе трудно мысленно соединяться с ним?

Тут я поняла, что дальше нужно быть осторожной. По правде сказать, действительно, всякий раз, когда мы с Виктором возвращались к Кормлению Львов, я чувствовала себя все неуютней под его взглядом. Как предсказала Серафина, мыслями мы становились все нераздельней; я начинала чувствовать, что грежу с ним в унисон. Но это мысленное слияние было не совсем то, чего я ждала. Мыслями Виктора владело вожделение, которое мы должны были отбросить, а оно проявлялось все сильней, что рождало во мне тревогу.

— Уверена, Виктор не всегда смотрит на меня так, как, думаю, должен был бы.

— А как он должен был бы смотреть?

— Подразумевалось, что он будет видеть во мне сестру.

— А этого не происходит?

— Нет. Он видит кое-что другое.

— Это тебя беспокоит?

Ответить было непросто.

— Нет, не беспокоит. Потому что мне не всегда хочется, чтобы он видел во мне свою сестру.

— Серафина встревожена, — после долгой паузы сказала она, — Опасается, что Виктор отдаляется от нас. Что он, возможно… не подходит для нашего дела. А ты как считаешь?

Воздух вдруг стал хрупок, словно стекло; одно опрометчивое слово — и расколется. Я испытующе посмотрела на матушку, прежде чем открыть рот. Хотя она сделала вид, что спросила об этом мимоходом, в голосе ее слышалось явное беспокойство. Я поняла, что ей стоило усилий спросить об этом, и нужно отнестись к ней с предельным тактом. Если ответить, что и по моим ощущениям Виктор неспособен продолжать наши занятия, это будет ударом для нее.

— Виктор говорил, что, по его мнению, Делание больше подходит женщинам, чем мужчинам. Не могу сказать, почему он так думает. Я иногда старалась не слишком усердствовать на наших уроках, чтобы ему не казалось, что я обгоняю его.

Она долго размышляла над тем, что услышала. Наконец, больше себе, чем мне, сказала:

— Плохо.

И, дважды шепотом повторив: «Плохо», поднялась, медленно пересекла комнату и остановилась у окна; лоб ее собрался в глубокие морщины. На лицо тенью легла печаль. Я понимала, что она переживает тяжелый момент своей жизни, и я тому свидетель. Она молчала долго, так долго, что я уже было подумала, не следует ли извиниться и уйти, оставив ее наедине со своими мыслями. Но я должна была спросить ее кое о чем; вопрос несколько недель вертелся у меня на языке. Я взяла со стола палочку угля и нарисовала в раскрытом альбоме свирепую птицу со змеиным хвостом.

— Матушка… что это за зверь?

Она подошла взглянуть и тут же узнала:

— Птицезмей по-французски, или, иначе, Василиск.

— Что он означает?

— Дурной знак. Предупреждение. Знак того, что Делание пошло в неверном направлении. Почему ты спрашиваешь? Видела его?

— Нет. Наткнулась в одной из книг.

— Неужели? Любопытно, в какой. Птицезмей — знак столь зловещий, что его редко изображают.

* * *

После этого прошел целый месяц, прежде чем мы встретились с Серафиной. На этот раз мы сошлись на утренней заре на поляне. Было прохладно — начало безоблачного прекрасного дня. Я знала, что Серафина и матушка часто встречались и говорили между собой и что их разговоры касались Виктора, но мне не хотелось предупреждать его. Виктор же был слишком занят в своей лаборатории, чтобы думать о чем-нибудь, кроме «испытаний и страданий Природы», как он называл свои опыты. Но когда Серафина снова позвала нас, он понял, что для него эта встреча будет последней.

— Она недовольна тем, как я продвигаюсь, — сказал Виктор. — И больше не хочет учить меня.

Однако Серафина сделала все, чтобы убедить его в обратном. Когда мы собрались тем утром, она сказала, обращаясь больше к Виктору, нежели ко мне:

— Не нужно думать, что я недовольна вами. Считайте, что мне хотелось бы, чтоб вы больше времени уделяли тому, чему я вас учу. Это тонкое искусство, и некоторым требуется вся жизнь, чтобы постичь его. — Хотя она старалась казаться бодрой, она была не такой, какой мы ее всегда знали. И без того старая, в тот день она выглядела еще старее — и мрачной, подавленной, — Леди Каролина уверена, что нам нужно сделать передышку. Думаю, она права. Вы много сил отдавали учебе, а вы еще так молоды. Придет время, и мы вернемся к нашим урокам. Кроме того, вашей старой наставнице нужен отдых.