Тень прошлого - Воронин Андрей

«Молочный брат», понятный Званцеву гораздо лучше, чем все эти молодчики в джипах с их длинными пальто и пустыми глазами.

«Старая сволочь, – подумал Званцев. – Вот за это я его больше всего и ненавижу: вечно в его присутствии в голову начинает лезть какая-то чушь, словно он ее транслирует в широком диапазоне. Тогда лезла и сейчас лезет… Ничего, теперь это ненадолго.»

Он разглядел пригорюнившегося за столом Лопатина, задумчиво игравшего с крышкой заварочного чайника: поднимет – опустит, поднимет – опустит… Званцеву вовсе не обязательно было слышать их разговор: он и так знал, о чем идет речь, да и это не имело уже ровным счетом никакого значения. Эти люди были списаны со счетов, оставалось только отправить их в утиль.

Званцев перевел бинокль на окна гостиной.

– О! – сказал он, словно подглядел что-то любопытное. Ничего любопытного там не было – просто Василек и Оля, сидевшие на диване, как парочка на смотринах.

Только вот смотрины были, мягко говоря, нетрадиционные: у обоих при ближайшем рассмотрении оказались попарно связаны конечности, а у Василька в придачу к этому был заклеен рот. Над ними с бутылкой в руке стоял лопатинский пацан – караулил. Никто не допрашивал пленных, не бил по лицу и не прижигал им гениталии сигаретой. Званцев даже закряхтел с досады: терять идеальную секретаршу было жаль. «Да чего там, – сказал он себе, – баб, что ли, в Москве не хватает? Новую заведу, невелика потеря…»

В спальне никого не было. Честно говоря, Званцев ожидал там увидеть Сивцова, живого или мертвого, но не увидел. Санек его не очень интересовал, просто он привык собирать максимум информации до того, как начать действовать, особенно когда действия обещали быть необратимыми.

Он снова заглянул в окно гостиной и увидел, что Забродов уже там. Некоторое время с ним рядом стоял Лопатин, но потом отошел и скрылся из вида, отсеченный верхним краем оконного проема, а Забродов, напротив, подошел к самому окну, уперся ладонями в подоконник и с отсутствующим выражением стал смотреть, казалось, прямо в лицо Званцеву. Лицо у него было усталое и грязное, горькие складки по обе стороны рта стали глубже.

«Да, – подумал Званцев, опуская бинокль, – тебе не позавидуешь, приятель. Столько усилий, и все только для того, чтобы помочь этому слизняку избежать того, что он заслужил…» Момент был – удобнее не придумаешь.

Даже если бы Званцев лично отрежиссировал мизансцену, она и то вряд ли вышла бы более удачной. Правда, Лопатина не видно, но это не проблема: даже если он каким-то чудом ухитрится уцелеть, с ним можно будет разделаться позднее.

Званцев убрал бинокль в чехол и расстегнул «молнию» сумки. Они лежали там, оба, тесно прижавшись друг к другу, – гости из прошлого, дружеский привет от ребят в касках с рожками, – продолговатые трубчатые тела с ребристыми остроносыми головами гранат, не игрушечные пукалки, а добрые старые фаустпатроны, запрос то пробивавшие броню прославленных «тридцать четверок». В коллекции Званцева было много гранатометов, но он остановил свой выбор на этих – в конце концов, они тогда брали тот склад вместе, так что Забродов, можно сказать, имел к этим фаустпатронам самое непосредственное отношение. Они так и лежали в бомбоубежище под офисом – в той же таре, в которой прибыли из теплых краев. Тара была удобная, цинковая, а то, что по форме напоминала гроб, так что? Это ведь в конце концов и был гроб…

Званцев осторожно извлек фаустпатрон из сумки и в последний раз придирчиво осмотрел механизм. Кажется, все было в порядке. Он на пробу поднял его к плечу, навел на светящееся ровным желтоватым светом окно, в самом центре которого по-прежнему гвоздем торчал темный силуэт Забродова, но в последний момент передумал и снова взялся за бинокль. Ему вдруг страшно захотелось в последний раз увидеть лицо Забродова, насладиться своим триумфом в полной мере, поскольку потом, после выстрела, смотреть скорее всего будет не на что…

Жаль было только, что Забродов так и не узнает, что с ним произошло.

Он поймал его лицо в поле зрения окуляров как раз в тот момент, когда Забродов заканчивал какую-то фразу.

Званцеву, который в свое время долго учился читать по губам, показалось, что последнее слово было «жить». Лицо у Забродова было все такое же усталое и печальное, и Званцев решил, что он не то жалуется Лопатину на жизнь, не то, наоборот, утешает – тяжело, мол, конечно, но надо же как-то жить…