Русская сталь - Воронин Андрей

Лаврухин решил купить сигарет и отправиться обратно к грузовичку. Но тут из двери под красным флагом вышел сотрудник посольства, сел в легковой автомобиль, где его ждал шофер. Едва машина отъехала, как господин с газетой, сохраняя прежнее беспечное выражение, направился к телефонной будке. Она находилась на противоположной от кафе стороне, и Лаврухин решил, что у него есть в запасе несколько минут.

Стараясь шагать широко, но не слишком быстро, он переступил порог заведения. Попросил у стойки только пирожное, не желая задерживаться ни на секунду в ожидании кофе. Положил мелочь, отсчитанную заранее. И подсел за столик к девушке, спросив по-немецки разрешения.

Секретарша кивнула, Лаврухин подумал про себя, что она, возможно, плохо владеет чужим языком. При работе на печатающей машинке это ни к чему — делопроизводство в посольстве все равно ведется на русском.

Выглянув через витринное стекло, он увидел господина с газетой. Тот уже закончил телефонный разговор и прогулочным шагом направлялся в сторону кафе, на ходу закуривая сигарету.

Надо передать записку как можно скорей. Только бы девица не дернулась, не выкатила глаза, решив, что ей делают непристойное предложение. В Москве его, наверное, делают не так, но откуда ей знать, как бывает в Германии?

Лаврухин еще раз скосил глаз в сторону приближающегося немца. Тут ему пришло в голову, что дама за стойкой в нарядном переднике тоже скорее всего знает в лицо сотрудников советского посольства и сообщает куда следует любую, даже самую обыденную, информацию. Наверняка отметила для себя, что сегодня рядом с русской секретаршей пристроился некто лет сорока пяти на вид, светлоглазый с легкими залысинами, в мешковатом, старомодном плаще.

Очередной посетитель перекрыл буфетчице видимость. Лаврухин потянулся за салфеткой и выпустил из рук записку, скатанную в шарик. Выпустил так, чтобы шарик прокатился несколько сантиметров по полированному дереву и очутился возле блюдца секретарши. Не успела она поднять удивленных глаз, как он едва слышно шепнул по-русски:

— Возьмите, это очень важно. Вытер губы от сахарной пудры и встал из-за стола.

***

На следующий день после передачи записки Лаврухин явился вечером на Гумбольдтштрассе. Он специально выбрал место достаточно далекое и от мебельного магазина, и от склада, и от своей квартирки на окраине. Даже если послание попадет в руки нацистов, оно не даст им существенной зацепки.

Вот и остановка трамвая. Мокрый асфальт, мокрые рельсы, люди под мокрыми зонтами. Как некстати этот чертов дождь — вдруг он смыл написанное?

Лаврухин двигался по тротуару близко от стен домов, делая вид, что пытается защититься таким образом от косых струй. Изо всех сил он старался выглядеть обычным прохожим и сильно не присматриваться к кирпичной кладке.

Встал под навесом на остановке, вытер ладонью мокрое лицо. В ожидании трамвая можно переминаться с ноги на ногу, разворачиваться туда-сюда. Нигде ничего похожего на цифры номера.

С досады Лаврухин прикусил губу и запрокинул голову кверху. И тотчас увидел цифры, мелко и неаккуратно нарисованные мелом на внутренней стороне навеса. Рядом было несколько раз намалевано по-немецки «Хайль» и красовались корявые свастики. Все в целом выглядело мазней подростков, не знающих, куда выплеснуть энергию.

Сев в трамвай, Лаврухин доехал до конечной. Ждал, пока сойдет последний из пассажиров, которые сели одновременно с ним. От конечной двинулся пешком, ступал в лужи, не разбирая дороги. Неужели он в самом деле готов сотрудничать с красными, предать то дело, ради которого гибли соратники на Дону, на Кубани, в Крыму? Как бы они оценили его шаг, если б восстали сейчас из могил?

Слишком многое изменилось с тех пор, родились такие чудища, о которых раньше понятия не имели. Он попробовал бы объяснить, убедить боевых друзей в правильности своего выбора. Но вначале надо сделать этот выбор.

В отблеске вечерних берлинских огней, расплывающихся на мокром стекле, он долго смотрел на телефон, затем набрал номер.

— Алло, слушаю.

— Это я. Надо договориться о встрече.

— Чем раньше, тем лучше. Если дело действительно серьезное. Мы правильно вас поняли?

Чертовы коллективисты! Не могут говорить от себя — «мы» да «мы». Как будто каждый выступает от имени всего трудового народа. Ничего не поделаешь, придется терпеть.

— Где вы сейчас?