Слепой Орфей - Мазин Александр

Я рывком поднимаюсь… и Кирилл ловит меня и укладывает обратно. Но так, что я могу ее видеть. Респиратор. Розовое лицо в красных точечках сыпи. Заметный отек. Сердце…

– Сердце? – спрашиваю.

– Да.– Кирилл улыбается.– Бьется.– Угадав следующий вопрос: – Нет, само. Но твоя техника трудится вовсю, качает в полный рост. Искусственную почку я тоже не отключал. Правильно?

– Угу. Мне надо встать.

– Успеешь. Компьютер говорит: состояние тяжелое, но непосредственной опасности нет. Правда, он еще много чего выдает, но, извини, я ваших терминов не понимаю, даром что по-английски. Сердце бьется, легкие работают без принудительной циркуляции, зрачки реагируют… Лежи! Не то тебя самого откачивать придется.

Он прав. Незачем мне вставать. Могу и отсюда посмотреть, она ведь живая… Живая!

Волна невероятного счастья накатывается на меня, перехватывает горло. Жива!

Удивительно, но я даже думать не хочу о том, как такое могло случиться. Благодарю Тебя, Господи! Она жива! Она спит. Ей не больно!

Трудно дышать. Нет, это ей трудно дышать! Какая ерунда! Поправим! Теперь все поправим, залечим, зарастим. Теперь – пустяки. Жива… Множество нитей соединяют нас. Мы – одно. А я даже не знаю, как ее зовут…

– Кто ты?

Молчание.

– Кто ты?

Он спит. Я знаю его. Он – тот, кто приносит боль… Кажется… Его руки пахнут травой. Отравой…

Сердце мое – красная медь.

Голос его – пламя.

Увидеть… Что? Не помню. Увидеть… и умереть…

Под ангельскими… нет. Под этими вот руками…

Он открывает глаза.

– Кто ты? Птица?

– Нет… Нет!

– У тебя есть имя?

– Да… Нет… Не помню… А у тебя?

– Глеб…

– Обними меня, Глеб! Мне страшно!

– Ты спятил, Стежень!

Кто-то хватает меня за руки, отрывает… Я сопротивляюсь…

– Глеб!

Рык Кирилла заставляет меня открыть глаза.

Я лежу на холодном кафельном полу операционной. А рядом… Запрокинув голову – обрывок кислородной трубки прилеплен пластырем к щеке – глядя в потолок остановившимся взглядом – она!

О Господи! Секунду я тупо смотрю на раскачивающуюся, роняющую капли иглу. Потом, чисто рефлекторно – на ее руку. На небольшое красное влажное пятно – кровь.

И тут меня словно пробивает!

Оттолкнув Кирилла, я поднимаю ее обратно, укладываю. Грелка, где грелка? А вот она! Пульс… Блин!

Кир смотрит на меня встревоженно, это потому что я загнул трехэтажным.

– Плохо?

Я гляжу на него… и вдруг начинаю ржать. И не могу остановиться. Слезы текут по щекам. В глазах у Кирилла сомнение. Думает – истерика или нет? Прикидывает: не дать ли мне по роже? Я мотаю головой… Пытаюсь что-то сказать… Слова лезут идиотские.

– Уверенный,– говорю.– Хорошего наполнения… Пульс…

Кирилл пялится на меня… и тоже начинает ржать. Басом. Так, что в шкафу начинает звенеть стекло. Полная шиза! Стоят два здоровенных мужика, трезвых причем, и гогочут, как жеребцы!

– Капельницу… – сквозь смех выговаривает Кирилл.– Капельницу поставь…

– На хрена? – тоже сквозь смех бормочу я.– На хрена эта капельница?

Тут Кир обрывает смех и глядит на меня так, что я тут же замолкаю.

– То есть? – тихо говорит он.

– Что это ты? – удивляюсь я.

И с опозданием понимаю, что…

– Спокойно,– говорю.– Все нормально. Девочка в порядке. Больше, чем в порядке.

И начинаю отсоединять всю свою автоматику. Ту, что еще не отсоединилась сама.

– Ты вовремя прибежал,– говорю.– Почувствовал?

– Угу. Все это,– кивок на приборчики,– так орало, что мертвый бы поднялся.

Понятно. Молодцы американцы.

– Значит, все хорошо? – спрашивает.

– Лучше не бывает.

– А почему она так смотрит? И не двигается?

– Если бы я тебе заправил все, что закачал в нее, даже такой слон, как ты, лежал бы пластом и ловил кайф.

Въехал. Но видом изобразил неодобрение.

Пришлось пояснить.

– Ей было больно. Очень больно!

– И ты не мог снять? – спросил с недоверием.

– Такую – нет. Даже иголками. Ты хоть представляешь, что мы сделали, урод толстый?

– Представляю,– ворчит.– Тебе помочь? – и хватается за катетер, который как раз надо оставить.

– Сядь,– говорю.– Не маячь.

Покорно усаживается.

– Сам-то как? – спрашивает.

– Счастлив,– говорю.– Ну-ка, отвернись.

Фыркает, но отворачивается.

Я наклоняюсь, целую теплые шершавые губы.

– Все хорошо,– шепчу.– Все хорошо, любимая.

Конечно, она меня не слышит.

Глава восьмая

Господин Шведов изволили сердиться. Господина Шведова не допускали к его жене. Поэтому господин Шведов, в промежутках между телефонными разговорами, не особо выбирая выражения, выражал свой гнев, а Грошний, которого, кстати, тоже не допускали к сестре, с удовольствием подкалывал зятя. По глазам Шведова было видно: он с огромным удовольствием пристрелил бы наглого шурина. А еще в гостиной, поигрывая янтарными четками и улыбаясь добродушно и вкрадчиво, как сытая кошка, расположилась Елена Генриховна Энгельгардт. И как бы гневно ни звучал голос Шведова, бизнесмена и мужа, но глаза Шведова-мужика то и дело скашивались на обтянутые колготками бедра.