Сибирская амазонка - Мельникова Ирина

— Ты спишь? — поинтересовался Иван и сел, заткнув веточку багульника за ухо. Алексей повернулся на бок и, облокотившись, уставился на приятеля.

— С тобой поспишь, — произнес он насмешливо, — ворочаешься, сопишь, цветочек нюхаешь так, что мне слышно!

Смотри, изойдешь на слюни еще до того, как в Пожарскую приедем. Поберег бы себя, что ли?

— Какие слюни? — Иван с досадой посмотрел на него. — Это ты дрыхнешь без задних ног, и сам черт тебе не брат! А у меня из головы рассказ деда Семена не идет. Про этого белобрысого в очках, что за старинными книгами охотился. Помнишь, когда мы за обозом наблюдали, из коляски человек выглянул?

— Помню! — Сон моментально пропал. Алексей тоже сел и внимательно посмотрел на приятеля. — Ты хочешь сказать, что он смахивает на любителя древностей из Мотылева?

— Хочу. Правда, видели мы его со спины, и сейчас я, пожалуй, вряд ли его узнаю, но все ж кое-какое представление об этом господине у нас имеется, а? — Он вопросительно посмотрел на Алексея.

Тот окинул его скептическим взглядом.

— Ты же в отпуске, зачем голову себе забиваешь? Или надеешься этого белесого в Пожарском встретить? Честно сказать, мне бы этого не хотелось.

— Почему? — совершенно по-детски удивился Иван. — Я думаю, у нас бы нашлось что у него спросить.

— Иван, кражей книг занимается Ольховский, — произнес Алексей с расстановкой. — И я не уверен, что ему понравится, если мы опять влезем не в свои дела.

— С каких это пор ты стал бояться перейти ему дорогу? — язвительно усмехнулся Иван. — И потом, ты здесь видел хоть одного его агента?

— А что им тут ловить? — Алексей взбил подушку повыше и с удовольствием откинулся на спину. Высокое небо в сугробах кучевых облаков заглядывало в коляску. Огромные пихты подступали к самой дороге, а громкий и разноголосый птичий гомон перебивал стукоток копыт.

— Ло-о-овить, — передразнил его Иван и покачал удрученно головой, — не узнаю я тебя. Что ж тогда к бабке привязался? Я ведь сразу заметил, что тебя книга возле божницы заинтересовала. Только кто ж положит древнюю книгу на виду? Слышал, как дед Семен рассказывал, с какими предосторожностями их хранят? Чужому ни за что не покажут.

И денег ни в какую не берут. Тогда спрашивается, как Чурбанову удалось прибрать к рукам книги, которые у него украли?

Уж не из тех ли они, что этот белесый у бабок высмотрел?

— Знаешь, Иван, — Алексей опять сел, — а ведь Усвятов, секретарь Чурбанова, тоже на этого белесого смахивает.

Волос у него белокурый, только не редкий, а пышный. Он у него во все стороны распадается, поэтому и челку он со лба откидывает. И очки носит. Правда бороды у него и усов нет, но ведь их в любой момент можно сбрить.

— Вот, видишь, — с торжеством в голосе произнес Иван и хлопнул себя по колену, — сколько интересного набралось!

Я думаю, Илья Фомич не потому еще нервничал, что книги пропали. Он боялся, что о его грязных делишках проведают.

Сам купец, конечно, не убивал, но всегда найдутся подлецы, что за рупь с полтиной родных отца с матерью зарежут, а не то что бобылок безродных.

— Тебе версии строить, что забор городить, — усмехнулся Алексей. — Чурбанов эти книги и другим путем мог приобрести. Допустим, солдаты сожгли скит, но книги не уничтожили, а продали за приличные деньги тому же Чурбанову.

— Ну, тогда это не солдаты, а скорее офицеры постарались.

Они люди грамотные, могли быстро сообразить, что к чему.

— Вот и еще одна версия. Думаю, Ольховский на нее и без нас выйдет. — Алексей потянулся. — По-дурному у тебя, Иван, мозги устроены. Как можно о делах без толку трепаться? Все равно вернемся в управление к самому разбору, а Тартищев и вовсе отыграется, всех «глухарей» на нас повесит.

— А я что говорю? — оживился Иван, услышав это слово. — Я все того «немого» офеню вспоминаю, «глухаря».

Неспроста он за девкой шел, ох неспроста! Какая-то у него корысть была, не иначе, чтобы она ушла. А защищать ее не стал.

Почему? И заметь, на махрятника[13] он мало похож. Я после прикидывал, думал, что меня в нем насторожило. А потом вспомнил. Выправка. У него явно военная выправка. Спина прямая и не сутулится, как настоящий офеня, который с малолетку на шее свой короб таскает. И рожа у него холеная. Не сытая, как у купчишки, не курносая. У него лицо барина и повадки барские, и рожу эту никакой одежкой и бородой, даже самой лохматой, не скрыть, Алеша! Это я тебе доподлинно скажу.

— Когда ты успел все разглядеть? — удивился Алексей.

— Сноровка, — усмехнулся Иван, — походишь с мое за всякой шушерой и не такое научишься замечать и запоминать.

Даже то, что сапоги у него юфтевые, хороший сапожник их тачал. Привык наш лоточник к удобной обуви, и, кажется, он птица такого полета, что ему наплевать, что мы с тобой его засекли.

— Ты думаешь, он из жандармов?

Иван пожал плечами.

— Тех, кто у Лямпе служит, я всех знаю, и у Ольховского, до самого вшивого, последнего разбора филера… Нет, этот не из наших. И определенно действовал не в ногу с людьми из охранки. Он, скорее, прикрывал эту «монашку». Может, они одной с ней компании?

— Постой, — прервал Алексей Ивана, — по-твоему выходит, за этой раскольницей следили не только мы и агенты охранного отделения, но и кто-то третий, кому нужно было, чтобы девица благополучно скрылась?

— Воистину так, — закивал головой Иван, — кто-то третий, кого мы не знаем. И он определенно не здешний. Я же сказал, что всю шушеру Лямпе и филеров Ольховского за версту вычислю. А этого парня я встретил в первый раз. Не думаю, чтобы у Лямпе новый агент появился, да еще такого высокого класса, а я бы об этом не узнал. И я только сейчас понимаю, как здорово он нас провел!

— А по мне, так это он чуть не обмишурился, — Алексей пренебрежительно скривился, — надо было додуматься немым прикинуться. Не будь мы в запале, тут же его бы за жабры взяли!

Иван хитро прищурился.

— В этом весь и шик, Алешка! Наш «глухарь» хорошо знает, что человеку, если он в азарте, в мозги все, что угодно, можно надуть. Вот он и надул пузырей, будто немой, а когда мы поняли, что он нас объегорил, его и след простыл.

— Что теперь об этом вздыхать, — с досадой произнес Алексей, — меня больше эти ратники волнуют. Я, честно сказать, хотел деда о них расспросить, а потом смотрю, он про блондина с бо-о-ольшим нежеланием рассказывает, ну и не стал его пугать. Тут в глубинке у них свои отношения, свои обычаи, и наверняка не все староверов порицают…

— Ты говоришь, Усвятов сильно испугался, когда ты про эту девку в бахотне сказал?

Алексей молча кивнул в ответ.

— Меня, по правде, тоже в дрожь бросает, когда ее вспоминаю. До сих пор спина ноет, после того, как она меня своей палкой приветила. — Иван покачал головой. — Первый раз вижу, чтобы баба так отчаянно дралась. Я ведь тебе не сказал тогда, думал, ошибся сгоряча, но у нее под балахоном, похоже, бахтерец был надет. Не каждому мужику под силу такую тяжесть таскать, а она в нем не только бегала, но и на лошадь вскочила.

— Что еще за бахтерец? — удивился Алексей новому слову.

— А это что-то наподобие лат или кольчуги, только из плоских бляшек, — пояснил Иван. — Казаки его раньше под кафтан надевали, чтоб от копья или сабли уберечься. А девка наша, видно, от пуль себя защищала. Явно ученая, знала, что наверняка стрелять будут, а… — Он прервался на слове, потому что в коляску вновь заглянул Гаврила.

— Через версту переправа будет, так что вам лучше на верховых пересесть. А после нее биваком на часок станем, чтобы пообедать. — Он взглянул на небо:

— Если дождь не соберется, к вечеру в станице будем. — Он перекрестился. — Лучше не загадывать, но всего тридцать верст осталось. Посуху кони-звери за три часа домчат.

Алексей и Иван пересели на лошадей. Честно сказать, лежание на боку изрядно им надоело, и они легкой рысцой направились вслед за Гаврилой к переправе. Дорога вильнула вбок, обходя огромное нагромождение камней, следы старого обвала, и тут впереди грохнули выстрелы — один и через пару секунд, раз за разом, еще два. Эхо ударилось о стены утесов, загрохотало, наслаивая одну звуковую волну на другую. Следом разразилась ведьмячим криком кедровка, заверещали испуганно первейшие таежные сплетницы сороки и, снявшись с деревьев, бросились в разные стороны разносить по тайге последние новости. Чудовищная какофония, к которой применились крики людей и конское ржание, заставила всадников пустить лошадей в галоп, и через несколько мгновений они вынесли своих седоков на крошечную поляну.

С этого места и начиналось то, что Гаврила гордо называл «переправой» и что человека неискушенного ввергало в известное состояние, про которое говорят: «Поджилки затряслись!» Никакого моста, в прямом смысле этого слова, не было и в помине. Просто поперек реки висели на цепях два длинных бревна, скрепленных между собой железными костылями, а вместо поручней приспособили два толстых пеньковых каната, изрядно провисших и истертых множеством рук безумцев, осмелившихся доверить свою жизнь сомнительному сооружению.