Сибирская амазонка - Мельникова Ирина

Или, наоборот, им никакого дела не было до их разговоров…

Один из ратников остался в темнице и уселся в углу на охапке прелой соломы. Второй вышел и закрыл дверь на засов и замок.

— Чего они опасаются? — удивленно прошептал Алексей. — Такие предосторожности, словно мы можем просочиться сквозь эти запоры. Мне одного этого ошейника хватает.

— Хитрые бестии, — прошептал Константин в ответ. — Думаешь, почему они нас на корточки усадили?

— Почему?

— Да потому что через полчаса все мышцы настолько затекут, что ты ни рукой ни ногой не двинешь, даже если с тебя этот проклятый ошейник снимут и руки развяжут.

— Ты думаешь, они нас боятся?

— Не меньше, чем мы их. Одно не пойму, зачем нас сюда приволокли? Или Евпраксия все ж решилась отблагодарить меня? Но очень своеобразно: вместо того чтобы сразу прикончить, взяла и, как шавку, на цепь посадила.

— Отблагодарить? — поразился Алексей. — За что?

— А я ее в свое время от каторги спас, если не от петли.

Она ведь пять лет назад стражника шашкой до копчика развалила.

— Постой, — прервал его Алексей, — это когда их вместе со старцем Ефремием схватили?

— Ну да, — протянул удивленно Константин. — Оказывается, и ты кое-что знаешь?

— Совсем немного, — признался Алексей. — Допрашивали с Иваном атамана, вот он и проговорился кое о чем.

В частности, сказал, что она только недавно вернулась. Правда, еще злее стала.

Константин вздохнул:

— Славная она девка. Умная и красивая. И совсем не виновата, что такая судьба ей досталась.

— А ты, оказывается, склонен к сантиментам? — Алексей поерзал, чувствуя, как наливаются каменной тяжестью ноги, поясница, плечи, и прокряхтел:

— Насчет ума не знаю, но что красивая, это и без лупы заметно. Но мой короткий опыт общения с дамами подтверждает давно известную истину: чем красивее женщина, тем она стервознее. Правда, есть из этого правила очень редкие исключения.

— К счастью, я встречался большей частью с исключениями, — хмыкнул язвительно Константин, — и хотя порой выполняю крайне гнусные приказы, веры в человечество пока не потерял.

— А как эти гнусные приказы совмещаются с совестью? — поинтересовался Алексей. — Ты знаешь, что причинил кому-то зло, и успокаиваешь себя, что это был приказ, которому ты обязан подчиниться?

— Я не сказал, что причинил кому-то зло. Я сказал, что приказы были крайне гнусными, но они связаны с интересами государя и церкви, государства, наконец. Разве схватить хитрого и опасного шпиона или разбойника — значит причинить кому-то зло? Ему — да, но он шел на риск осознанно, а в этой игре побеждает тот, кто сумеет первым обвести противника вокруг пальца. А там, где дело идет о защите государственных устоев, все цели хороши, даже гнусные. И оставь, Алексей, эти проповеди! Меня не сбить с курса слюнявыми рассуждениями о любви и добродетели. Оставь это на долю слезливых дамочек из благотворительных комитетов.

— Я не собираюсь тебя ни в чем убеждать. По сути, моя служба ничем не лучше твоей. Порой меня угнетает, что приходится работать по уши в дерьме. Невольно начинаешь подражать этому сброду и столь же цинично смотреть на мир.

Знаешь, — Алексей улыбнулся, — поначалу я учился у Ивана проводить допросы. Я ведь по-настоящему даже ругаться не умел, когда в полицию пришел. Так, знал отдельные словечки!

А у Ивана, тем более у Тартищева, это ж целая система! Но я ведь не только ругани учился. Смотрел, слушал и поражался, как они умеют находить нужные слова, чтобы убедить жулика признаться. И с каждым разговаривают по-разному, порой даже манеру речи перенимают, жесты, повадку… Картина, скажу тебе! Бал-маскарад!

— Честно признаюсь, вы с Иваном оба молодцы, — вздохнул Константин. — Но сначала я и вправду не воспринял вас всерьез. И слишком поздно понял, что вместе гораздо легче и быстрее справляться с подобными делишками. Тогда бы точно не сидели здесь, как две индюшки на гнезде, только на собственных… — Он прервался на слове. За дверью их темницы послушался шум. Кажется, открывали засов.

«Пришли!» — пронеслось в мозгу Алексея. И он почувствовал, как быстрая и холодная струйка сбежала вниз по позвоночнику.

В более светлом проеме дверей возникла высокая фигура в черном балахоне. Одного взгляда Алексею хватило, чтобы понять: сама Евпраксия пришла навестить узников. Она была одна и даже их стражу, вскочившему при ее появлении на ноги, кивком головы велела покинуть темницу. Правда, дверь она оставила открытой. Вероятно, для того, чтобы в темнице стало светлее. Но не разглядывать же в самом деле она их собралась? Или их вновь куда-то поведут? На допрос или на пытки? Эти мысли мелькнули в голове Алексея, пока Евпраксия неторопливо миновала расстояние от порога до столба.

Ратница была безоружна, если не считать, что в руках она сжимала плетенную из конского волоса апайку[40], а на поясе у нее висел тот самый, уже знакомый узникам тесак.

Она подошла и встала напротив Константина. Постояла несколько мгновений молча, разглядывая его с едва заметной усмешкой на губах. Затем ударила себя кнутовищем по ладони и высокомерно процедила сквозь зубы:

— Я тебе сказывала, не бегай за мной, хуже будет! Достукашься!

— Что ж, на этот раз твоя взяла! — весело отозвался Константин. — То я тебя ловлю, то ты меня!

Евпраксия смерила его надменным взглядом и вновь ударила плеткой по ладони.

— За то, что помереть тогда не дал, быструю смерть примешь, никонианин! На большее не рассчитывай!

— Евпраксия! — рванулся Константин. — Ты забыла…

— Все давно прошло! — яростно выкрикнула она. — Те грехи я перед господом давно отмолила, тыщу поклонов отбила, вокруг скита на коленях семь дюжин раз проползла! Нет на мне греха, грязный пес!

— Дура! — Константин рванулся к ней и застонал, острые шипы ошейника впились в кожу. Но все же он нашел в себе силы и с трудом, но с горечью произнес:

— Зато я помню!

И не зря за тобой по тайге бегал! Не зря встречи с тобой искал!

Евпраксия сердито фыркнула, вновь съездила себя апайкой по руке и быстро, почти бегом, вышла из темницы.

— Значит, так она тебя отблагодарила? — спросил осторожно Алексей через некоторое время.

— Отблагодарила! — сквозь зубы ответил Константин. — А я надеялся… — Он тяжело вздохнул. Затем помолчал немного и без всяких просьб со стороны Алексея стал рассказывать. Так обычно поступает человек, которому необходимо выговориться, чтобы снять боль потери или разобраться в своих чувствах. — Пять лет назад я был в Омске, когда меня через канцелярию Синода уведомили, что в тобольскую гарнизонную тюрьму доставили двух ратников веры, и не простых, а самого старца Ефремия и его дочь Евпраксию. К операции, чтобы их захватить, готовились несколько месяцев, а взяли их по осени, когда они вели стадо телят менять на зерно.

Сдал же их кто-то из наших осведомителей. Брали их в верстах пяти от села, когда они возвращались обратно. Схватка была отчаянной. Дрались ратники не на жизнь, а на смерть.

Один ратник из сопровождения старца со скалы бросился, когда его солдаты пытались окружить, другой сам себя кинжалом заколол, а старца сразу в ноги ранили, иначе ушел бы, как пить дать ушел. Ему пятьдесят лет тогда только-только исполнилось. В самом соку был мужик! А Евпраксии едва семнадцать сравнялось, но силы девка оказалась невиданной.

На скаку урядника горной стражи шашкой от плеча до седла развалила. Не каждому мужику такое удается. Все ж одолели ее. Говорили, рыбацкую сеть набросили, только тогда и сдалась. Но после я узнал, что стражники пригрозили ей на месте четвертовать Ефремия, тогда, мол, она отбросила и пику, и шашку.

— Вполне этому верю, — отозвался Алексей. — Сам видел, как она посохом орудует.

— А посохом драться они с малых лет обучены. То, что ты видел в Североеланске, лишь малая толика того, что Евпраксия с ним вытворяет. И прыгает, и ходит, как по канату…

Словом, не посох, а палочка-выручалочка, по голове стучалочка.

— Но как вы с ней встретились?

— Я уже сказал, меня вызвали в Тобольск. Ефремия и Евпраксию после недолгого следствия по их делу и скорого суда ждала каторга в Забайкалье, но мне приказали лично С ними поработать. Мое начальство интересовала «Одигитрия».

По недостоверной информации, именно ратники веры скрывали ее в своих тайниках. Но все это были слухи, которые надлежало проверить. А для этого требовалось войти в доверие к Ефремию и к Евпраксии. Не буду рассказывать, как мне это удалось, но Ефремий поверил мне только тогда, когда я пообещал устроить побег Евпраксии. Отец и дочь содержались отдельно. Ефремий в остроге, а Евпраксия на гарнизонной гауптвахте. Чтобы все было крайне убедительно, даже губернатора в известность не поставили. Об этой операции знали несколько человек: мой непосредственный руководитель, два важных чиновника в Министерстве внутренних дел да сам министр, естественно. Обсудили несколько вариантов побега, но все они были невыполнимы из-за непомерной строгости содержания узников. И тогда Ефремий предложил Евпраксии не есть, не пить семь дней, а то и больше, притвориться мертвой, чтобы ее из тюрьмы направили в богадельню, где обычно отпевали умерших в тюрьме. Оттуда верные люди должны были доставить ее в село под Тоболом, я там купил дом на вымышленную фамилию.