Это смертное тело - Джордж Элизабет

— Вы тот самый полицейский, который в феврале потерял жену?

— Да.

— Я помню такие вещи, — сказал Дюге. — Ужасная история. Чем могу вам помочь?

Линли кивнул на открытку из Портретной галереи с фотографией Джемаймы, и Дюге сказал:

— Да, я ее помню. Она была в моем магазине.

— Когда?

Дюге задумался, выглянул на улицу — магазин преимущественно состоял из окон — и внимательно изучил коридор за открытой дверью.

— Примерно в Рождество, — ответил он. — Точнее не скажу, но помню праздничное убранство. Припоминаю ее в свете китайских фонариков, которые мы повесили в коридоре. Так что было это примерно в Рождество, а может, за две недели до или после праздника. В отличие от других заведений мы не держим украшения слишком долго. Если честно, мы их терпеть не можем. И рождественские песни тоже. Бинг Кросби может мечтать о снеге.[69] А у меня в конце недели одна мечта — придушить Бинга Кросби, а не слушать его.

— Она что-то у вас купила?

— Насколько я помню, она хотела, чтобы я посмотрел монету. Это был ауреус, и она думала, что он может что-то стоить.

— Ауреус. — Линли вспомнил свою школьную латынь. — Золото, значит. И что, монета представляла большую ценность?

— Не такую большую, как можно подумать.

— Несмотря на то, что золотая? — Линли подумал, что цена одного золота может сделать монету ценной. — Она хотела ее продать?

— Она просто хотела узнать, сколько это может стоить. А что собой представляет эта монета, она понятия не имела. Просто посчитала, что она старая, и в этом она была права. Монета была старой. Примерно сто пятидесятого года нашей эры.

— Римская, значит. Она сказала, как у нее оказалась эта монета?

Дюге попросил еще раз показать ему портрет Джемаймы, словно снимок стимулировал его память. Посмотрев на него с минуту, он медленно сказал:

— Кажется, она сказала, что нашла монету среди отцовских вещей. Она не слишком распространялась, но я понял, что ее отец недавно умер и она перебирала его вещи, как это обычно бывает, пытаясь прикинуть, что сделать с тем и с другим.

— Вы предложили ее купить?

— Как я и сказал, помимо самого золота, монета большой ценности не представляла. На открытом рынке я не смог бы много за нее выручить. Понимаете? Давайте объясню.

Он пошел к столу за прилавком, выдвинул ящик, в котором стояли книги. Провел пальцами по корешкам, вытащил одну.

— У нее был ауреус, отчеканенный во время правления Антонина Пия, он стал императором сразу после Адриана. Слышали о нем?

— Один из пяти хороших императоров.[70]

Дюге изумился.

— Не ожидал от копа таких познаний.

— Я изучал историю, — признался Линли. — В другой жизни.

— Тогда вы знаете, что его правление было необычным.

— Только в том, что оно было мирным.

— Верно. Как один из хороших парней, он не был… скажем так, он не был интересен. Или, по крайней мере, не считается таковым среди коллекционеров. Он был умен, образован, защищал христиан, был милосерден к заговорщикам, сидел в Риме и делегировал ответственность провинциальным лидерам. Любил свою жену, детей, помогал бедным, исповедовал экономию.

— Одним словом, скучный человек.

— Да уж, в сравнении с Калигулой и Нероном, — улыбнулся Дюге. — О нем не много написано, поэтому коллекционеры его не жалуют.

— Стало быть, его монеты имеют меньшую ценность на рынке.

— Да, и еще потому, что во время его правления было отчеканено две тысячи разных монет.

Дюге обнаружил в своем фолианте то, что искал, и подал его Линли.

На странице были представлены аверс и реверс того самого ауреуса. На лицевой стороне монеты — профильное изображение императора, задрапированного как на бюсте, с рельефными надписями «CAES» и «ANTONINVS» вокруг головы. На реверсе монеты — изображение женщины, сидящей на троне. «Это Конкордия, римская богиня согласия», — объяснил Дюге. В правой ее руке была патера,[71] а под ней — рог изобилия. Эти изображения были стандартными, сказал ему нумизмат. Эти же сведения он сообщил и Джемайме. Он объяснил ей, что, хотя сама монета достаточно редкая («Обычно натыкаешься на монеты из цветных металлов, потому что их чаще чеканили, чем ауреус»), настоящую их ценность определяет рынок. Он и диктует спрос среди коллекционеров.

— Итак, что мы можем сказать в результате? — спросил Линли.

— Вы о цене? — Дюге побарабанил пальцами по стеклянной витрине. — Я бы сказал, от пятисот до тысячи фунтов стерлингов. Это если кто-нибудь захотел бы ее приобрести и если бы этот человек повысил ставку на аукционе против конкурента. Вы должны запомнить, — заключил Дюге, — что монета должна быть…

— Интересной, — подсказал Линли. — Я понял. Плохие парни всегда интересны.

— Печально, но верно, — подтвердил Дюге.

Может ли он сделать вывод, спросил Линли, что «Шелдон Покуорт нумизматикс» не имеет в своем распоряжении ауреус времен Антонина Пия?

Может, ответил Дюге. Если инспектор хочет посмотреть на настоящий ауреус этого периода, то он найдет его в Британском музее.

Барбара Хейверс вынуждена была начать свой день с бритья ног, и это мало способствовало повышению ее настроения. Она быстро обнаружила, что при изменении внешности наблюдается эффект домино. Например, юбка в форме трапеции заставила ее сделать выбор: либо надеть колготки, либо пойти с голыми ногами. В любом из этих случаев нужно было как-то обработать ноги. Это, в свою очередь, потребовало применения бритвы. Для этого понадобился крем для бритья или какое-нибудь другое средство, которого у Барбары не было, поэтому она взяла каплю «Фейри». Эта операция привела к походу в аптечку за пластырем, потому что она порезала себе лодыжку и брызнула кровь. Барбара взвизгнула и выругалась. Что за черт, подумала она, какое отношение имеет вся эта ерунда к ее службе?

Ответа на этот вопрос не было, однако пришлось все-таки надеть юбку. Дело было не столько в Ардери, сколько в том, что Хадия приложила столько стараний. Перед отъездом Барбара решила зайти в Большой дом и показать Хадии, как она выглядит. Барбара надела и новый браслет, и новую блузку, но от шарфа отказалась. Слишком жарко, подумала Барбара. Она прибережет шарф для осени.

Дверь отворил Ажар. Заслышав голос Барбары, позади него появилась Хадия. Оба громкими восклицаниями отметили сомнительные изменения во внешности соседки.

— Вы замечательно выглядите! — заявила Хадия и сцепила под подбородком руки, словно удерживаясь от аплодисментов. — Папа, правда Барбара прекрасно выглядит?

— Вряд ли здесь уместно такое слово, детка, — смутилась Барбара, — но все равно спасибо.

— Хадия права, — подтвердил Ажар. — Вам все это очень идет, Барбара.

— И она нанесла макияж, — заметила Хадия. — Видишь, папа, у нее макияж? Мама всегда делает макияж, просто для того, чтобы подчеркнуть свои достоинства, и Барбара воспользовалась им точно так же, как мама. Как думаешь, папа?

— Да. — Ажар обнял Хадию за плечи. — Вы обе сделали все очень хорошо, khushi.

Барбара с удовольствием выслушала их комплименты. Она знала, что они вызваны добротой и хорошим к ней расположением — ведь ей никогда не стать хоть сколько-нибудь привлекательной женщиной, — но все же она вообразила, что они смотрят ей вслед, пока она идет к машине.

На работе ее встретило гиканье и добрые подтрунивания коллег. Барбара молча вытерпела их замечания и поискала глазами Линли, однако его не было. Как и исполняющей обязанности суперинтенданта, отметила Барбара. В тот день Хильер первым делом вызвал Изабеллу Ардери к себе в кабинет.

— Может, Линли пошел вместе с ней?

Этот вопрос Барбара задала Уинстону Нкате. Она хотела, чтобы голос звучал небрежно, но обмануть Нкату не удалось.

— Подождем — увидим, Барб, — сказал он. — Не надо нервничать.

Барбара нахмурилась. Ей было очень неприятно, что Уинстон Нката так хорошо ее знает. Как ему это удается? Неужели, черт возьми, она так себя выдает? Что еще Нкате удалось разнюхать?

Барбара поспешно спросила, не разузнал ли кто-нибудь полезную информацию о Закари Уайтинге. Есть ли что-то помимо того, что иногда Уайтинг «проявляет излишний энтузиазм в работе», что бы это выражение ни означало? Ничего такого она не услышала. Все сотрудники работали над чем-то другим. Барбара вздохнула. Получалось, что если нужно раскопать что-либо о ком-либо из Хэмпшира, то ей придется заняться этим самой.

А все из-за того, что сообщили криминалисты о волосках, зажатых в руке Джемаймы Хастингс. Волоски восточного человека, орудие убийства, обнаруженное у японского скрипача, кровь жертвы на его одежде, свидетельница, видевшая японца поблизости от кладбища в день гибели Джемаймы, — все это, вместе взятое, не располагало к тому, чтобы копаться в прошлом подозрительного копа, пусть даже в мусорном контейнере в Патни была обнаружена запачканная кровью желтая рубашка. Тем не менее что-то это должно было значить, как и наличие сумки жертвы в том же контейнере.