Высокая вода - Леон Донна

Леле уставился на поверхность стола, стоявшего перед ним, сдвинул керамическую вазу на несколько миллиметров влево, взглянул на Брунетти и сказал:

– Я думаю, что у него продажные глаза.

– Чего? – переспросил Брунетти, ничего не понимая.

– Беренсонова болезнь. Знаешь, стал ты специалистом в чем-нибудь, и к тебе приходят и спрашивают, подлинный предмет или нет. А поскольку ты провел годы, а то и целую жизнь, изучая что-нибудь, узнавая все о художнике или скульпторе, тебе верят, когда ты говоришь, что предмет подлинный. Или не подлинный.

Брунетти кивнул. В Италии было полно экспертов; некоторые даже знали, что говорят.

– А при чем тут Беренсон?

– Похоже, он продал свои глаза. Хозяева галерей или частные коллекционеры просят его проверить определенные вещи, и бывает, что он скажет, что вещь настоящая, а потом оказывается, что нет. – Брунетти хотел задать еще один вопрос, но Леле оборвал его. – Нет, не спрашивай даже, не могло ли это быть просто ошибкой. Доказано, что ему платят, в частности Дювин, что он получает долю с прибыли. У Дювина много богатых клиентов-американцев; ты знаешь этот тип. Они не напрягают себя изучением искусства, может, даже и не больно-то любят его, но хотят, чтобы всем было известно, что у них это есть. Вот Дювин помогает им тратить деньги, заручившись репутацией Беренсона и его экспертизой, и все счастливы: американцы своими картинками с разборчивыми подписями, Дювин прибылями с продаж, а Беренсон своей репутацией и куском пирога.

Брунетти немного помедлил с вопросом:

– И Семенцато делает то же самое?

– Я не уверен. Но из последних четырех предметов, которые мне предлагали посмотреть, два были подделками. – Он подумал, потом добавил нехотя: – Хорошие подделки, но все же лишь подделки.

– Откуда ты знаешь?

Леле посмотрел на него так, будто Брунетти спросил его, откуда он знает, что вот это роза, а не ирис.

– Посмотрел на них, – просто сказал он.

– Ты сказал им об этом?

Леле какое-то время взвешивал, не обидеться ли ему, но потом припомнил, что Брунетти, в конце концов, всего лишь полицейский.

– Члены правления решили не приобретать эти вещи.

– А кто хотел их купить? – Он знал ответ.

– Семенцато.

– А кто выставлял их на продажу?

– Нам никогда не говорят. Семенцато сказал, что это частная распродажа, что он сам не встречался с частным дилером, который хотел продать две тарелки, как предполагалось, флорентийские, четырнадцатого века, и две венецианские. Последние были настоящие.

– И все из одного источника?

– Думаю, да.

– Они могли быть крадеными? – спросил Брунетти.

Леле подумал, прежде чем ответить.

– Возможно. Но по большей части, если предмет подлинный, то люди о нем знают. Продажи фиксируются, и люди, знающие майолику, отлично понимают, у кого лучшие вещи и когда они продаются. Но только не эти флорентийские тарелки. Это фальшивка.

– Какова была реакция Семенцато, когда ты сказал правду?

– О, он сказал, что очень рад, что я это выявил и спас музей от неудачного приобретения. Вот как он это назвал – «неудачное приобретение», как будто для дилера совершенно нормально пытаться продать поддельные предметы.

– Ты сказал ему об этом? – спросил Брунетти.

Леле пожал плечами так, будто подводил итог своей столетней, если не тысячелетней, жизни.

– Я понял, что ему не хочется слышать ничего подобного.

– И что случилось?

– Он сказал, что вернет их продавцу и сообщит, что музей не заинтересован в этих двух предметах.

– А в других?

– Музей купил их.

– У того же дилера?

– Да, я думаю, что так.

– Ты спрашивал, кто это?

Своим вопросом Брунетти заслужил еще один соответствующий взгляд.

– Об этом не спрашивают, – объяснил Леле.

Брунетти знал Леле всю свою жизнь, поэтому полюбопытствовал:

– А музейщики не говорили тебе, кто это был?

Леле рассмеялся, явно довольный тем, что его хитроумные построения так легко разбиты.

– Я спрашивал одного из них, но он понятия не имел. Семенцато никогда не упоминал имени.

– Почему он уверен, что продавец не попытается сбыть то, что вы не купили, другому музею или в частную коллекцию?

Леле улыбнулся своей кривой улыбкой, один уголок рта вниз, другой – вверх. Брунетти всегда думал, что эта улыбка лучше всего отражает характер итальянца, никогда не знающего, радоваться ему или печалиться, и всегда готового переключиться с одного на другое.