Страшнее пистолета - Ольховская Анна

Дед Тихон был, похоже, местным знахарем, лечившим людей с помощью трав и молитвы. Жил он бобылем на лесном хуторе, хозяйство имел крепкое, живность разную держал, без кошек и собак, само собой, не обходилось. Но если раньше собаки у Тихона были в основном охотничьи, типа лайки, то после каких‑то серьезных, кровавых событий, рассказывать о которых Тихон не хотел, в доме знахаря появился щенок среднеазиатской овчарки по кличке Хан. Косолапого бутуза подарили старику его друзья, Аннушка и Леша. Фамилию их Тихон не называл, да и какая, собственно, разница. Кирилл знал, что у них есть славная малышка Ника и ирландский волкодав Май. И что дед Тихон считает их своей семьей, поскольку родных детей у него нет.

Смешной увалень Ханыжка (по версии старика) очень быстро превратился в мощного гиганта, умного и преданного защитника. Даже сам Тихон все реже называл пса детской кличкой, именуя уважительно Ханычем.

Дед Тихон готовил мази и травяные отвары, довольно неприятные на вкус. Но Кирилл постепенно привык к своему ежедневному чаю, и пил его даже с удовольствием.

Потому что и травы, и мази были прочно вплетены в канат, которым старики вытягивали найденыша из‑за грани бытия.

Но вряд ли обычные, пусть и чудодейственные средства смогли бы справиться с отравой, разъевшей тело Кирилла и снаружи, и внутри. Слишком глубоко проникла химия, изменив, скорее всего, саму структуру клеток. Другого объяснения почти ураганному распаду плоти без медикаментозной подпитки Кирилл найти не мог.

Сколько пролежал он тогда в заброшенном охотничьем домике, Кирилл не знал. Ему казалось — вечность, но вряд ли больше двух дней, иначе процесс разложения тканей стал бы критическим. Появись его старики днем позже — и помочь Кириллу не сумел бы даже Никодим.

Почему даже?

Потому что этот старик, никак не вписывающийся в современную реальность, владел какими‑то совершенно невозможными сегодня знаниями и силой. Мази и отвары Тихона, безусловно, помогали, но они лечили тело снаружи, справиться же с измененным организмом найденыша не могли.

И первые три дня от Кирилла не отходил Никодим. Мрак, притаившийся внутри, не желал сдаваться без боя и отпускать уже почти проглоченную жертву не собирался. Наоборот, он поглубже запустил в тело Кирилла когти, заставляя его корчиться и выть, забыв обо всем на свете.

Находясь в полубессознательном, полубредовом состоянии, Кирилл постоянно видел рядом с собой Никодима. И то, что происходило, можно было объяснить именно бредом.

Ну а как иначе? Где взять научное объяснение ослепительному свету, полыхающему вокруг старика? Раньше подобное Кирилл видел только в кино.

Вот Никодим сидит за столом, быстрым речитативом произнося что‑то малопонятное, вроде бы на старославянском языке. Вот он медленно встает, поднимает руки, в комнате начинает разгораться странное сияние, источником которого является старик. Сначала слабый, едва мерцающий свет становится все ярче, кажется, что в избушку непонятно как вкатилось солнце.

Но все это Кирилл видит словно сквозь пелену черного вонючего дыма, сочащегося из его собственного тела. Дым клубится, выпускает щупальца, пытается ужалить свет, но тут же отступает, концентрируясь вокруг жертвы плотным коконом.

Боль такая, что нет сил не то что выть — дышать. Кирилл хрипит и корчится от удушья, и в этот момент старик резким движением словно бы бросает что‑то в его сторону. Это что‑то — сконцентрировавшийся в острые лучи свет, вонзающийся в кокон и разрывающий его в клочья.

Взрывается и боль, выбивая из Кирилла сознание. Когда он возвращается, то снова видит Никодима, только теперь старик склонился над ним и, нараспев читая свои заговоры, водит руками над изуродованным телом.

И так продолжалось почти три дня. Отдыхал ли старик хоть немного, спали хоть часок — Кирилл так и не узнал. Как не понял до сих пор и причин, заставивших этого необычного человека с таким упорством бороться за жизнь неизвестного найденыша, исчерпав силы до донышка.

Когда Тихон пришел его сменить, Никодим почти упал на руки старика.

— Господь с тобой, Никодим! — участливо пробасил тот. — Неужто так тяжко было?

— Трудненько, да, — Никодим слабо улыбнулся и, сев на табурет, прислонился спиной к стене. — Но ничего, теперь парень пойдет на поправку. Хотя поначалу я сомневался, что смогу его вытянуть.

— Да как же это? Ведь с каким злом ты раньше справлялся, помнишь колдуна того черного?[2]

— То зло, хоть и сильное да чужое, но все же духовное было, а здесь нелюди отравой неизвестной бедолагу насквозь пропитали, все внутри поперепутали. Еле‑еле удалось по местам распределить да работать заставить правильно, как природой‑матушкой задумано. Теперь твои мази да травки на первое место выходят.

— Прям мертвая и живая вода получаются, — усмехнулся в усы Тихон. — Ты сначала тело, на куски разрубленное, сложил правильно да срастил, а я ему жить помогу. Ладно, Никодимушка, ложись‑ка ты на топчанчик, отдохни, а я тут по хозяйству управлюсь, еды какой сгоношу. Вы с парнем, вижу, только воду и пили, вон хлеб нетронутый лежит, каша испортилась, даже Ханыч есть не будет.

— Нам с Кириллом ничего, кроме воды, и нельзя было потреблять, — устало проговорил Никодим, не сдвинувшись с места.

— Ну‑ка, — Тихон помог ему подняться, — давай пособлю. У меня с собой отвар целебный есть, для Кирилла готовил, но, думаю, вам обоим он сейчас не помешает.

Никодим проспал почти сутки. Впрочем, об этом Кирилл узнал от Тихона, поскольку сам спал еще дольше. А когда проснулся, старика уже не было, он ушел.

И появился где‑то через неделю, когда Кирилл начал потихоньку подниматься, удерживать вертикальное положение и даже доносить себя в таком положении до ветра.

До уже довольно прохладного ветра первых дней сентября.

Еще около двух недель старики выхаживали найденыша, помогали ему заново учиться управлять своим телом, сделать его послушным и сильным. А еще учили рубить дрова, топить печь, готовить в русской печи.

Жить, в общем, отшельником в лесной глуши. Поскольку возвращаться в цивилизованный мир, к людям, Кирилл не хотел.

Почему? Ведь старики общими усилиями вернули ему здоровье, очистив организм от яда и запустив его заново. Боль, глухо огрызаясь, ушла навсегда. Постоянный прием лекарств, почувствовав себя ненужным, покончил жизнь самоубийством. Кости снова были здоровыми и крепкими, а мышцы постепенно наливались силой.

Но — лицо, вернее, его отсутствие, осталось прежним. Здесь ни изменить, ни поправить ничего было нельзя, потому что плоть искорежилась и застыла бесформенным куском уже очень давно, до кризиса.

Вряд ли кто‑то опознал бы там, в цивилизованном мире, Кирилла Витке в этом тошнотворном уроде, кроме, конечно, тех, кто сделал его таким. И воображать себя могущественным мстителем, эдаким современным графом Монте‑Кристо, не стоило. Поскольку всегда, везде, в любой ситуации, при любом раскладе, обладай он даже несметными сокровищами (или хотя бы своим пакетом акций), на него отныне будут смотреть с плохо скрываемым отвращением. Или, в лучшем случае, с жалостью.

А единственный человек, смотревший на него по‑другому, сейчас, скорее всего, носит ненавистную фамилию Скипина. Он ведь так и не сумел помочь Лане, и Виктор Борисович насильно превратил свою добычу в потребительницу ядовитой продукции «Свежей орхидеи», привязав к себе навечно.

И если бы Кирилл сейчас, пылая жаждой мести, повел партизанскую войну против родственников (в число которых вошла теперь и Лана), он нанес бы непоправимый вред своей несостоявшейся половинке. А так — она будет жить, пусть хоть так, но жить, оставаясь молодой и красивой.

Поэтому Кирилл и решил навсегда поселиться здесь, в лесу, в самой дальней чащобе, куда не забредают любители тихой и громкой охоты.

И где кто‑то когда‑то построил эту избушку, о существовании которой никто не знал, дед Тихон набрел на нее совершенно случайно, во время похода за грибами, когда бестолковый тогда Ханыжка убежал слишком далеко от хозяина и заблудился.

И куда привезли на телеге своего найденыша старики. Почему не к себе? Потому что старец Никодим вообще никого и никогда не впускал в свое жилище, даже Тихон не бывал внутри, когда навещал отшельника. А к самому Тихону иногда приходили за знахарской помощью люди, что могло помешать выхаживанию Кирилла.

Как только он окреп настолько, что мог обходиться без помощи, старики вернулись к своей привычной жизни. Никодима Кирилл не видел больше ни разу, а вот Тихон раз в неделю наведывался, снабжая продуктами.

В первую осень Кирилл не без помощи деда Тихона утеплил свой дом, перекрыл крышу, заготовил дров. И более‑менее благополучно перезимовал.