Она читала на ночь - Солнцева Наталья

– Ты не шутишь? – на всякий случай спросил он у перепуганной и готовой дать деру Лелечки.

– Боже, Илик! – пробормотала она. – Какой же ты все-таки идиот! Ты просто сумасшедший!

– Прекрати называть меня Иликом!

– Ладно… ладно… не сердись. Я и правда пришла спросить, нет ли у тебя книги, готовой к изданию. Один человек… очень богатый, известный человек хочет быть твоим спонсором.

– Именно моим? – спросил Гусаров, снова вспоминая странную лунную ночь.

– Ну… какая разница? Он готов выделить деньги на издание книги. Тебе ужасно повезло, Илик! Ой… прости.

– Так что это за человек?

Илларион больше не сомневался, что его звездный час настал.

В два часа ночи казино «Вавилон» светилось всеми цветами радуги. Швейцары открывали двери важным гостям, официанты разносили шампанское, из танцевального зала доносилась музыка – виртуоз-саксофонист превзошел сегодня самого себя. Мужчины играли в карты и бильярд. Дамы в вечерних туалетах напоминали ярких экзотических птиц.

Господин Шахров праздновал заключение важной и очень выгодной сделки. С немцами все уладилось, и пухлые щеки Берга лоснились от удовольствия. Как-никак он сыграл в этом деле первую скрипку. Но и Шах тоже оказался молодцом, не стал упираться и согласился устроить благотворительное шоу. Собрал прессу, телевидение, все как положено. Писатель, правда, роман еще не дописал, но главное сделано. Договор с крупным издательством подписан, деньги уплачены, публика довольна.

Какие мелочи порой влияют на финансовые потоки! Крошечная уступка – и западные партнеры пошли навстречу. Все просто замечательно. По такому случаю и выпить не грех.

– Сыграем партию, Егор Иванович? – спросил Берг, улыбаясь.

– Принесите нам закуску и коньяк в бильярдную, – распорядился Шахров, беря Берга под руку и доверительно наклоняясь к его толстому красному уху. – А славно мы поработали, Виталий Анисимович?

– Славно, славно, – закивал банкир. – Весьма славно!

В бильярдной было прохладно, пахло сукном и дорогими сигарами. За игрой Берг и Шахров не говорили о делах. Обсуждали погоду, летний отпуск, столичные новости.

– А что, любезнейший Виталий Анисимович, вы живопись любите? – спросил Шах, выпрямляясь и кладя кий.

– Смотря какую. Я в искусстве не знаток. Полагаюсь больше на интуицию. Что мне душу трогает, то и нравится. А нынешние новомодные штучки я не понимаю.

– Я тут картину приобрел, – сказал хозяин «Вавилона», – как раз из новомодных. Не желаете взглянуть?

Берг расплылся от удовольствия. Немногие могли похвастаться особым расположением Шаха. Он слыл суровым, немногословным и строго официальным. И вдруг предлагает Бергу посмотреть купленную картину. Это что-то да значит!

– Идемте со мной! – Егор Иванович вышел из бильярдной и отправился в свои апартаменты. – Полотно у меня в кабинете. Не придумал пока, куда повесить.

Он говорил и удивлялся, что произносит все эти слова. Он совершенно не собирался никуда вешать «Синюю мозаику», а тем более показывать ее Бергу. И тем не менее…

Они вошли в роскошь и сумрачный блеск шахровских «покоев». Картина Ксении Миленко все еще стояла за ширмами. Шахров зажег настенный светильник.

– Прошу сюда, господин Берг.

Банкир подошел и уставился на «Синюю мозаику». Егор Иванович внимательно следил за его реакцией. Сначала тот глядел, явно недоумевая, чем такое «произведение» могло привлечь знаменитого Шаха, потом… покачнулся и судорожно провел рукой по лбу.

– Вам нехорошо?

– Что-то голова закружилась. Наверное, выпил лишнего.

– У нас была трудная неделя, – сказал Шахров. – Давайте присядем.

Собеседники расположились на одном из мягких диванов. Берг достал из кармана носовой платок и вытер вспотевшее лицо.

– Странная картина, – негромко произнес он. – Странная…

– Вам понравилось?

– Есть в ней что-то… необычное.

У Берга было неважное здоровье. Почувствовав дурноту, он испугался и засобирался домой. Шахров проводил банкира и вернулся к себе. Прилег, запрокинул голову на мягкий подлокотник дивана и закрыл глаза. Наверное, он провалился в некрепкий, поверхностный сон, потому что перед ним возник Евенск, приземистые деревянные домики, засыпанные снегом почти до крыш, морозное небо, все в дымах, поднимающихся над закопченными трубами, хруст валенок по узенькой дорожке, вьющейся между сугробов… и лицо отчима, перекошенное от гнева, пьяное, синее, страшное…

– У-у-убью! – орал отчим, гоняясь за матерью Егора по тесному двору, между сараем и поленницами дров. – Стой! У-убью!

Вечерело, и Егор не сразу заметил в его руках топор. Во имя чего мать продолжала жить с таким человеком? На этот вопрос Шахров не мог ответить. Ни тогда, ни теперь. К счастью, до смертоубийства все же не доходило. Драки кончались синяками, кровоподтеками и стонами матери, которая ночь напролет ворочалась под лоскутным одеялом, тяжело дыша.

– Ты на меня не гляди волком-то! – рычал отчим, замечая недобрые взгляды Егорки. – Я тебе рога вмиг обломаю! Придушу сучонка! В лесу закопаю, сроду никто не найдет! Никакая милиция.

Егор отчима не боялся. Он его ненавидел, как ненавидел и мать за ее подобострастие, угодливость и полную беспомощность перед жизнью. Уже тогда он решил: так, как они, ни за что жить не будет. Лучше сразу в прорубь вниз головой, и поминай как звали.

В четырнадцать лет Егор Шахров сколотил свою первую банду. Ребят подбирал отчаянных, которым терять было нечего, как и ему. Ограбили пару магазинов, кассу леспромхоза, ну и так… чудили по мелочам. То председателю пьяному надавали от души, то окна в клубе побили. Да и что это был за клуб? Промерзшая насквозь изба, грязная и неуютная, с развешанными по осклизлым стенам лозунгами на выцветшем кумаче. Злость была, молодая, горячая удаль была, а вот опыта, чуткой звериной осторожности не хватало. Ну и, как водится, сколько веревочке ни виться, а кончику быть. Повязали.

Потом накатила зона – жестокие драки в камере, колючая проволока, оскаленные морды овчарок, автоматчик на вышке… и мороз, невыносимый, выедающий внутренности холод. Может быть, именно поэтому, выйдя на свободу, Егор твердо решил, что жить будет на юге, там, где цветут вишни и зреют абрикосы. И где мороз – редкое экзотическое явление, отчасти даже приятное. Перед Рождеством, например.

Господину Шахрову нравился Киев – его каштановые аллеи, Крещатик, Владимирский собор, мосты через Днепр, густые, шелестящие листвой сады. Бывший стольный град князей руссов. Егор Иванович уважал историю, считая, что люди, события и замыслы необыкновенно измельчали за последнюю пару сотен лет. Вот раньше… Эх, да что говорить!

Он вздохнул и повернулся на бок. Диван мягко скрипнул. Даже мебель как следует сделать не могут! Куча «зеленых» уплачена, а пружины ни к черту не годятся.

Мысли Шахрова плавно перетекли из великого прошлого в беспокойное настоящее. Вчера похоронили наконец Андрона. Труп больше недели пролежал в холодильнике морга. Церемония задерживалась из-за матери покойного, которая все не ехала. Явилась зареванная, опухшая не то от слез, не то от пьянства, кое-как одетая. Пришлось посылать Вадима за черным платьем и шарфом для нее, чтобы людям в глаза не стыдно было смотреть.

– Бабы! – Шах со свистом втянул сквозь зубы воздух. – Презренные, жалкие существа…

– Вы меня звали, Егор Иванович?

Хозяин «Вавилона» разлепил тяжелые, набрякшие веки.

– Я что-то сказал?

Вадим деликатно пожал плечами. Он подошел к дивану и робко наклонился.

– Вроде бы… Я думал, меня зовете.

– Наверное, так и есть, парень. Хотел поблагодарить за писателя. Ловко ты его нашел. И вовремя. Пусть он теперь свою книжку дописывает, а ты займись рекламной кампанией. Опыта набирайся! Не век же тебе в охране куковать?

– Хорошо… – скрывая радость, пробормотал Вадим. – Я тут еще насчет Куста разузнавал. В общем, ничего не накопал. Одна мелочь только и всплыла.

– Ты о ком? – не понял спросонья Шахров.

– Да об этом же, торговце картинами!

– А-а! Давай, говори.

Вадим как-то нервно поежился и почесал бритый затылок.

– Короче… источник дохода у него был только один – продажа картин. Сам Куст в прошлом художник, но неудавшийся. Писать картины он давно забросил и занялся перекупкой. В живописи он, сами понимаете, разбирался по-настоящему, профессионально. Умел отличить хорошую вещь от бездарной мазни. Ну, и чутье у него было – какие работы будут продаваться, а какие нет. С Ксенией Миленко они сотрудничали около пяти лет. Срок немалый. Сначала Куст не хотел брать у нее картины на продажу, считал ее работы неперспективными. Но потом все же согласился. И оказалось, что они неплохо идут. Миленко писала мало – только когда ее посещало вдохновение, – и приносила свои полотна Кусту. Тот предлагал их постоянным клиентам, а те, на удивление, брали. И Куст решил потихоньку поднимать цену.