Биография smerti - Литвиновы Анна и Сергей

– Во-первых, она все время пританцовывает, а вы говорили, что та Инна серьезно танцами занималась. Во-вторых – очень толстая. То же и вы говорили – у той с самого детства склонность к полноте была. И еще – у нее суставы хрустят, как у подружки из вашего детства.

Таня говорила и по-прежнему чувствовала себя круглой дурой. Но Холмогорова, к счастью, не смеялась. Смотрела заинтересованно.

– Ну-ну, и что дальше?

– Так вот, я узнала, что Инесса постоянно по территории «Юноны» крутится и везде свой нос сует. Хотя по должности она – кастелянша, должна на своем складе, или, как он называется, сидеть. А тут как раз кишечная инфекция в вашем санатории началась, вот я и подумала: вдруг это она заразы в общий котел подсыпала... – Таня совсем понизила голос.

– Ты предпринимала какие-то действия? – строго спросила Холмогорова.

– Да, – виновато кивнула Татьяна. – Вчера ездила в «Юнону», смотрела в отделе кадров автобиографию Сумароковой. Там, правда, написано, что она из Новосибирска...

– А со мной ты прежде поговорить не могла? – упрекнула Марина Евгеньевна.

– Да я думала... вы меня на смех поднимите... Вот и хотела прежде хоть какие-нибудь доказательства раздобыть...

– Я никогда не смеюсь над теми, кто пытается мне помочь, – серьезно произнесла Холмогорова.

Она снова присела на краешек Таниной постели. Пару минут сидела молча – размышляла. Потом осторожно произнесла:

– Суставы, танцы – это все ерунда, конечно. Ничего не доказывает. Однако через несколько часов после визита в «Юнону» тебя попытались убить... Убить неумело, глупо – но все же вот они, гильзы...

Миллионерша снова погрузилась в раздумья. Пробормотала:

– Нет, сомнительно. Сумарокову я, естественно, проверю, но вряд ли она – та самая Инка. Да если вдруг и она – за что ей мне мстить?

– За то, что вы миллионерша, а она кастелянша, – пожала плечами Таня. – Хотя в ее мечтах все получалось ровно наоборот.

– Женский роман! – фыркнула Холмогорова. – Несерьезно.

– Можно подумать, в пиковых дам верить серьезно, – панибратски отрезала Таня.

Ей вдруг стало легко, весело. И Марина Евгеньевна показалась нормальной, милой теткой. И уезжать совсем расхотелось. Подумаешь: в нее стреляли. Не попали ведь...

А Холмогорова быстро перевела разговор:

– Уже светает. Так вызывать тебе внедорожник?

Таня вскинула голову. В окно рвались первые лучи солнца. Воздух дышал терпкой горной прохладой. Царапину на плече даже не щипало. А на тумбочке подле кровати валялся чек. Который одним махом гасил львиную долю ипотечного кредита...

Она взглянула на хозяйку и произнесла:

– Нет, спасибо. Мне уже легче, я останусь. По крайней мере, до тех пор, пока вы с Инессой не разберетесь.

И на душе потеплело, когда поняла: Марина Евгеньевна рада ее решению.

Тане снилось: ее испепеляет взор синих глаз. Огромных, страдающих... На нее, во сне, смотрел Стасик. Несчастный сын Холмогоровой. Колясочник. Одинокий, никчемный. Татьяна всегда стеснялась инвалидов. Ей было неудобно, что она – молодая и сильная, а они – непоправимо больны. Но сейчас вместо привычной неловкости на душе было тревожно. И еще почему-то хотелось: прижать это лицо с глазами цвета южного моря к своим губам... Ничего сексуального! Просто пожалеть. Поддержать.

Таня вздрогнула и проснулась. И увидела: сквозь незадернутые портьеры в спальню виден кусочек ярко-голубого неба. А на его фоне, контрастом, бледное лицо. И те же синие глаза, которые только что преследовали ее во сне.

Стасик. Его инвалидная коляска стоит вплотную к ее постели.

– Что... что ты тут делаешь? – хрипло пробормотала Татьяна.

И инстинктивно отодвинулась от него. В самый дальний уголок кровати.

А он, как всегда, молчал. Лишь смотрел – своим странным синим взором. Взглядом человека, не принадлежащего к миру нормальных...

Ну, знаете ли! Хотя Таня всегда старалась не обижать убогих, но этот перешел всякие границы. «Пошел вон!» – едва не вырвалось у нее. Это что же получается – у Стасика есть ключи от ее комнаты?!

– Как ты сюда попал? – строго спросила Татьяна. – У тебя есть ключ? Просто кивни, если «да».

Но тот, видно, совсем дурачок: даже не шевельнулся.

Девушка мельком взглянула на часы: одиннадцать утра. Холмогорова – ввиду Таниного ранения – милостиво позволила ей пропустить завтрак. И даже, если гостья пожелает, пообедать в спальне. Садовникова, дурочка, еще обрадовалась: хоть подобие частной жизни... И, едва хозяйка покинула ее комнату, провалилась в глубокий сон.

Только пока она расслаблялась, в ее спальню незваным гостем инвалид Стасик пожаловал. А она спит всегда голышом. И извращенец в коляске на нее, спящую, наверняка глазел и слюни пускал... Вот ведь гадство!

Выгнать его самой? Или бежать за Холмогоровой? В любом случае придется выбираться из постели, и убогому Стасику достанется лакомое зрелище – ее обнаженного стройного тела.

Проклятое семейство! Таня решительным жестом взялась за покрывало и вдруг услышала:

– Я отвернусь.

Голос глухой, неуверенный – будто человек год не разговаривал. Но не заикается. И не шепелявит.

Она в изумлении взглянула на молодого человека – и снова натянула покрывало до подбородка. А тот виновато опустил глаза и пробормотал:

– Я не должен был... Я виноват... Но дверь была не заперта, и я подумал... – Снова наградил ее восхитительным синим всполохом своих глаз и закончил: – Просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке.

– Ты... ты можешь говорить? – пробормотала Татьяна.

Вопрос получился идиотским. Лицо Стаса болезненно дернулось. Но он взял себя в руки и небрежно ответствовал:

– Могу. По-русски, по-английски, по-немецки. Еще – хинди и немного японский. Какой язык ты предпочитаешь?

– Извини, – тихо произнесла Таня.

– Нечего извиняться, – пожал плечами он. – Вы ж, нормальные, – горестно выделил он последнее слово, – как считаете? Раз инвалид, ходить не может – значит, обязательно и на голову повернутый. – Стас горько усмехнулся. – К тому же я действительно болен. Мне даже пенсия по инвалидности полагается.

Таня опустила глаза.

До чего странно... Инвалидов полагается жалеть. С ними все разговаривают мягко, но несколько свысока. Но Стас – какой-то нетипичный инвалид. Странные фантазии вдруг приходят в голову: как он вдруг встает из своего кресла, сжимает ее в объятиях...

«Таня, ты извращенка! – оборвала себя Садовникова. – К тому же Стасу лет двадцать с мелочью, а в мои годы с такими мальчишками просто стыдно. Да и какие могут быть объятия у человека, который передвигается в инвалидной коляске?»

Девушка украдкой взглянула на его руки. Выглядят вполне здоровыми, под рукавами футболки проступают бицепсы.

А Стасик виновато произнес:

– Мама говорит, я тебя спас... Это не так, конечно... Я просто был в саду, смотрел на закат. А потом тебя увидел. Ты была очень грустной и даже, кажется, плакала. А потом стала асаны делать... Из шивананды-йоги, да?

– Понятия не имею. – Тане вдруг стало весело. – Я йог начинающий. Сходила на пару занятий, что запомнила, иногда пытаюсь повторить.

– А я серьезно занимался. Кундалини, хатхой... И сам, по пособиям, и инструкторов мама привозила. Все думал, ходить научусь по-человечески. – Он вздохнул.

И снова у Тани вырвалось дурацкое:

– А ты что, совсем не можешь?

И снова он не подал виду, что вопрос ему тяжек. Лишь усмехнулся:

– Нормально – не могу. Только изображаю. Слышала, песня есть такая? «Ковыляй потихонечку...» У меня одна нога короче другой, поэтому по-человечески не получается, как ни старайся, – жестко закончил он.

Таня остро взглянула на парня:

– Но встать и идти сам ты можешь.

– Могу, – кивнул Стас. – Но зачем?

– Хотя бы затем, чтобы мать порадовалась, – пожала плечами Таня. – Она, по-моему, очень страдает из-за того, что ты в инвалидном кресле...

Синие глаза внезапно налились гневом:

– Ой, только не надо! Мать пожалела... Да ей абсолютно на меня наплевать, ей только бизнес интересен! Я ей только мешаю. Она, если б ты знала... она...

Таня обратилась в слух. Но Стасик внезапно умолк, и давить на него девушка не стала. Тихо произнесла:

– Я вообще-то давно хотела с тобой познакомиться. Еще тогда, в саду. А ты не стал со мной разговаривать.

– Не хотел. Тогда.

– А что сейчас изменилось?

Парень широко улыбнулся:

– Присмотрелся к тебе. И понял, что ты добрая. И красивая...

– А как ты присматривался? – усмехнулась Татьяна. – Подглядывал?

Он не смутился:

– Мне подглядывать проще. По крайней мере, никто не жалеет.

– А чего тебя жалеть? – улыбнулась девушка. – Молодой, красивый, богатый. Пять языков знаешь. По вечерам гуляешь в прекрасном личном саду... – И резко перевела разговор: – Ты видел, кто в меня стрелял?

– Я видел, откуда стреляли, – вздохнул Стас. – Метров с пятнадцати, из-за тополей. Гильзы нашли, они валялись там же. Но мать сказала, что обязательно охранников еще раз туда пошлет. Чтобы те все как следует осмотрели.