Венецианская блудница - Арсеньева Елена

Очень мило! Вообразите себе – вдруг явиться в какой-то богом забытой России, о которой доподлинно известно, что там главный город называется Сибирь и никогда не тает снег, а по улицам бродят белые медведи, а также скачут соболя. Те, кто учил ее русскому языку: служащие консульства, купцы, заезжие путешественники, – конечно, уверяли, что Россия – вполне цивилизованная, огромная страна со множеством городов, но Лючия им не верила. Так вот, явиться в эту Сибирь, или Москву, как ее зовут тамошние жители, и свалиться в семью Казаринофф, как это говорят русские… будто снег на голову. Вот именно! Только они и ждут какую-то там нищую венецианку! Так они и поверят безграмотной исповеди повитухи! К тому же вряд ли ее мифические родственники в России примут с распростертыми объятиями особу с такой репутацией, как у Лючии! Едва ли там найдется, кому оценить ее многочисленные таланты! Не окажется ли Лючия, проделав сие баснословное путешествие, выгнанной из России взашей… нет, правильно сказать в три шеи… а впрочем, русские, кажется, употребляют оба эти выражения. Может быть, лучше как следует подумать, прежде чем очертя голову бросаться следовать советам этого человека, сыгравшего в ее жизни роковую роль?

Что она умеет? Улыбаться ленивой улыбкой венецианки, скрывающей под внешней нежностью и скромностью властность, распутство и умение безжалостно прибирать к рукам мужчин. Редкая, яркая красота, блеск ума, холодная, ясная наблюдательность и точность мысли, дивный голос, артистизм и восторженная пылкость натуры помогали ей уловлять в свои сети самых щедрых любовников. С соперницами она не церемонилась: не одну сделала мишенью своих ехидных острот и множества мелких, но злобных проделок. Она в совершенстве умела носить баутту [13], скрывающую лицо, если новый любовник желал видеть в ней скромницу, однако не стыдилась обнажить в обществе грудь, напудренную и подрумяненную, как спелое яблоко, с позолоченными сосками, – если новый кавалер предпочитал вакханок. Она умело и пылко отдавалась в тесных каютках гондол, в роскошных постелях, на широких мраморных ступенях первых попавшихся террас, на игорных столах в «Ридотто», отражавшихся во множестве драгоценных зеркал, так что чудилось, будто с ней враз любострастничают не менее десятка разохотившихся, исступленных самцов…

Порою Лючии чудилось, что ее жизнь – это одна сплошная бессонная ночь, пахнущая похотью и звенящая золотом. О Мадонна, что ей делать в России?! Похоронить себя заживо в каком-нибудь сугробе? Ведь всем известно, что русские строят свои терема и избы из ледяных плит! Разве для этого старый балетный мастер под скрипку юного и несмелого музыканта обучал ее самым изысканным танцам? Разве для того она в совершенстве обучилась играть на лютне, спинете и клавесине под руководством учителя музыки – сгорбленного чудака в старомодном парике, тощая левретка которого была непременным присутствием всех занятий, и присоединяла свой голос к ариям Паизиелло и Чимарозы?.. Разве для того каждое движение ее научено искушать мужчин полнотою жизни, дразнить теплом тела, рвущегося из-под обвивающего ее шелка, огнем глаз, лукавой улыбкой чувственных алых губ и этими удивительными, золотистыми вечером, рыжеватыми днем густыми волосами, которых так много, что никакие гребни, никакие шпильки не могли удержать их в повиновении?.. И что – пожертвовать эту красоту блеклому северному безмолвию?

Нет, о нет! Никуда она не поедет. Ее место здесь! А что до предостережений Фессалоне… Баста! Довольно! Довольно, что всю свою жизнь она прожила, свято веря всякому его слову и поступая по его указке. Фессалоне больше нет, и ничто, никакое его слово для Лючии более не существует!

Месть? О боже!

Кому взбредет в голову мстить Лючии? Разве что этой черномазой Пьеретте Гольдини, у которой она отбила Лоренцо?..

При воспоминании о страстной, искушающей, загадочной усмешке Анджольери у Лючии загорелось сердце.

Из-за каких-то пустых россказней расстаться с Лоренцо? Не ощутив его жарких объятий, его неиссякаемого пыла – о, мужчина с такой внешностью должен быть способен на многое! Наверняка он страстен, как фавн, а его орудие не уступит мощью тому дивному копью, которым услаждали своих пленниц мифические кентавры. Лишиться такого любовника… такого богатого любовника?!

Ну уж нет. Лючия твердо решила: она останется в Венеции, а признания этого авантюриста-неудачника будут надежно схоронены в секретном шкафчике тайного кабинета. Может быть, когда-нибудь потом, на склоне лет, разбогатев так, что ей некуда будет девать деньги, она и предпримет фантастическое путешествие в Россию. Кто-то говорил ей, что русские в постели неутомимы: очень может быть, что когда-нибудь, лет через сто, ей приспеет охота проверить это на собственном опыте. А пока – пока надо позаботиться о своем туалете. Скоро приедет Лоренцо, а она еще вовсе не готова. Пускай Маттео займется хлопотами, связанными с погребением, ну а Лючия не намерена пропускать ни одного из той череды развлечений, которые заготовила для нее жизнь!

Она повернулась к Маттео – но не проронила ни слова, испуганная выражением ужаса, исказившим старческие черты. Bцепившись ледяными пальцами в ее руку, Маттео остановившимися глазами глядел в темный проем над их головами, откуда доносились четкие, неторопливые шаги.

Весь облик старого слуги был исполнен такого страха, что Лючия и сама задрожала, однако в то же мгновение раздался исполненный разочарования голос, при звуке которого сердце Лючии едва не выпрыгнуло из груди:

– Здесь пусто. Ее нигде нет!

Это был голос Лоренцо. Ах, как это мило, как чудно! Стало быть, так желал поскорее ее увидать, что не смог дождаться условного часа свидания и явился на три часа раньше срока. Разумеется, никто из галантных cavalieri не мог решиться на такую вольность. Это изобличало несдержанный нрав, неизысканные чувства, это свидетельствовало о невоспитанности Лоренцо… в той же мере, как о его пылкости. Да плевать хотела Лючия на все правила хорошего или дурного тона! Да, он застал ее неодетой, ненакрашенной, неубранной, непричесанной, но какая же в том беда? С таким необыкновенным человеком, как Лоренцо, Лючия добилась бы очень немногого, бродя по привычным, приличным тропам! Неодета? Тем лучше. Тем быстрее он сорвет с нее ночное платье и узреет ее слепящую наготу. Непричесана? Все равно волосы Лючии растреплются еще сильнее, пока ее голова будет исступленно перекатываться по подушкам в безумье страсти. Ненакрашена? О, но ведь поцелуи Лоренцо не оставят ни следа помады на ее вспухших, искусанных устах! И постель ее до сих пор не застелена, что очень кстати. Сейчас она появится перед Лоренцо, как из-под земли и… и можно держать пари, что первый раз он овладеет ею тут же, в мыльне, на мраморной скамье, а может быть, и в бассейне. Да, конечно, в бассейне!

Желание ударило в голову Лючии, как неразбавленное вино; она ринулась к выходу, однако за мгновение до того, как ее голова высунулась из подвала, Лоренцо снова заговорил – и Лючии показалось, будто руки ее намертво прикипели к ступеням потайной лестницы.

– Запомни, Чезаре, – сурово промолвил Лоренцо, – ты не должен убивать ее сразу! Прежде всего мне нужны мои бумаги, а уж потом – жалкая жизнь этой шлюхи. Ты вообще можешь взять ее себе и делать с ней что пожелаешь – но сначала письма, письма! А теперь пошли – надо еще раз обойти дом. Что-то подсказывает мне, что она где-то здесь, неподалеку.

– Да, синьор, – произнес гнусавый голос – самый гнусавый и гнусный из всех, которые приходилось слышать Лючии, самый лживый, льстивый, мерзкий, самый опасный. Потом зазвучали удаляющиеся шаги, и Лючия наконец смогла перевести дух: она и не заметила, как перестала дышать.

Ноги ее подкашивались, и, если бы не поддержка Маттео, она, наверное, рухнула бы на каменный пол подвальчика.

Она вцепилась в плечо слуги:

– Ты слышал?! О Мадонна, что же мне делать?!

– Бежать, бежать, синьорина! – жарко выдохнул старик и повлек Лючию за собой.

Больше ее не надо было ни уговаривать, ни подгонять, однако ноги у нее подгибались от страха, в голове мутилось. Ее родной дом, как и все прочие палаццо в Венеции, был разом дворцом, крепостью и тюрьмой, но теперь Лючия чувствовала себя здесь не как в безопасном убежище, а как в западне. Впрочем, через несколько мгновений она осознала, что шаги Лоренцо звучат во втором этаже, достаточно далеко, в то время как они с Маттео бегут к боковому крыльцу, выходящему в полузаброшенный каналетто, и не похоже, чтобы Лоренцо подозревал, где они сейчас. Ей стало стыдно своей паники – более того, она вспомнила о деньгах, оставшихся в потайном шкафу, и ужаснулась, что оставила их. Однако неоценимый Маттео, словно почуяв ее мысли, показал ей увесистый мешок, который он прятал под полою камзола, – и Лючия окончательно пришла в себя. Нет, не в ее натуре было предаваться панике! Она была из тех редких женщин, в которых красота и грация сочетаются с поистине мужским умом, силой характера и решительностью. И еще прежде, чем они с Маттео выбежали на боковую террасу, выстланную разноцветными плитками и обнесенную мраморными перилами, посредине которых была открытая дверка на ступени, выходящие на широкое пространство спокойных вод, Лючия уже твердо знала, что жизнь ее в Венеции закончена, и смирилась с этим, ибо всегда с легкостью сорила деньгами – и иллюзиями.