Венецианская блудница - Арсеньева Елена

Лючия схватилась за ручку двери, намереваясь ворваться и своим возмущением испепелить эту чертовку, столь смуглую, будто она дочь угольщика и сама угольщица, как новые слова Шишмарева пригвоздили ее к месту:

– Не о чем тебе заботиться, душа моя, Фотиньюшка. Эта бабенка – моя добыча, зело мне надобная, и, поверь, отнюдь не для постельных потешек! На то у меня есть ты, да и мало ли… – Тут он как бы поперхнулся и продолжил: – На то у меня есть ты, говорю, а сия бродячая шлюшка – лишь маленький мосток, по коему я пройду, не замочив ног, к богатству и довольству.

– Это как же? – недоверчиво и весьма враждебно вопросила Фотиньюшка, от коей, верно, не укрылась обмолвка Шишмарева насчет «да и мало ли…».

– Ты, никак, вовсе без глаз? – вспыхнул вдруг Шишмарев. – Не видишь, что она вылитая…

– Постой! – прервала его Фотинья. – Дверь прикрою – по ногам тянет. – И ее тяжелая поступь начала приближаться к Лючии.

Разумеется, та не стала ждать, пока ее обнаружат, и сделала первый ход: отворила тяжелую дверь и вошла в сумрачную комнату с видом приветливо-равнодушным, уверенная, что по лицу ее совершенно невозможно понять, какое возмущение ее обуревало.

Рыжая – ну, это ладно. Это Фотинья, конечно, из зависти. Но – бабенка! Бродячая шлюшка! Да как он смел, русский невежа, назвать ее шлюхой?! Как сумел он столь точно угадать ее натуру и ремесло, видя всего лишь второй раз в жизни?!

Фотинья подала на стол. Минуту назад Лючия была голодна, как волк, чудилось, будет глотать не жуя, а сейчас болтала ложкой в миске с ухой, едва находя в себе силы приоткрывать рот: челюсти так и сводило от злости!

Наконец она отодвинула уху, отказалась от капусты, каши, жареной рыбы и принялась за любимую клюкву, едва прихлебывая горячее молоко. Фотинью, верно, ее неприветливость (Лючия за столом ни словом не обмолвилась) и разборчивость в еде немало раздосадовали, и она всецело предалась уходу за Шишмаревым, а тот ел в охотку, отдавая должное каждому блюду, но, как ни был он увлечен ужином, Лючию не оставляло ощущение, что он непрестанно за ней наблюдает. Она была в растерянности, как лучше поступить: не то язвительно открыть, что слышала оскорбления, и потребовать объяснений, не то подождать развития событий.

Однако Шишмарев взял их ход в свои еще жирные от еды руки и мигнул Фотинье на дверь. Та, против злорадного ожидания Лючии, ни словом не поперечилась: только губы поджала – и отправилась восвояси.

– Хорошо вышколена, ничего не скажешь, – не удержалась от шпильки Лючия, и Шишмарев глянул на нее вприщур:

– Чем же она вам не по нраву? А впрочем, я еще не видал двух женщин, которые бы друг другу благоволили. Но бог с ней, с Фотиньей. Нижайше прошу, сударыня, прощения за то, что вас, мечтающую, надо полагать, лишь об отдыхе в мягкой постели, задерживаю разговорами, однако умоляю уделить мне толику вашего внимания, дабы услышать о некоем предприятии, без сомнения, для нас с вами обоюдно интересном.

Лючия с трудом переварила эту тяжеловесную фразу и с великолепным изумлением вскинула брови:

– Ну что вы, сударь, какие могут быть церемонии? Я вам стольким обязана! Уверяю, что с величайшим вниманием выслушаю все, что вы изволите сказать, однако… – она изобразила на лице озабоченность, – однако, ежели то, что вы намерены мне сообщить, не предназначено для посторонних ушей, не лучше ли… – она быстро перевела дух и наконец-то высказала все, что накипело (бес ее давно уже за язык тянул, а тут настал момент благоприятнейший), – не лучше ли выглянуть за дверь, ибо, на мой взгляд, у вашей оседлой шлюхи не только слишком длинный язык, но и чересчур большие уши!

Шишмарев глядел на нее неподвижным взором, и какое-то мгновение Лючия думала, что до него не дошло, как вдруг непроницаемые глаза его вспыхнули – и он разразился таким заразительным, веселым хохотом, что Лючия поначалу онемела, а потом невольно усмехнулась в ответ.

– Ах, сударыня, – кое-как отсмеявшись и еще задыхаясь, проговорил наконец Шишмарев, – слава богу, что я в вас не обманулся! Теперь почти не сомневаюсь, что мы вместе с вами славненько обтяпаем это маленькое дельце – к взаимному, заметьте себе, удовольствию! А уж коли вы в сем темном коридорчике слышали достаточно, чтобы понять, что я – человек умный, хоть и большой негодяй, то дозвольте без реверансов напрямки идти к делу.

– Валяйте! – щегольнула недавно узнанным словечком Лючия, которой всегда нравились люди отчаянные, а что до негодяев… она только усмехнулась, вспомнив папашу Фессалоне и Лоренцо Анджольери. Эх, Шишмареву и во сне не снились истинные негодяи! – Ну? Слушаю вас.

Шишмарев утер вышитым полотенцем рот, потом руки – тщательно, каждый пальчик, – потом сложил полотенце аккуратненьким уголком и проникновенно воззрился на Лючию, которая уже едва не ерзала от нетерпения на своей жесткой дубовой лавке.

– Сударыня! – задушевно промолвил Шишмарев. – Хотите сделаться княжной?

Это был хороший вопрос, который мог выбить почву из-под ног у кого угодно, только не у Лючии, но и она едва сдержалась, чтобы, в свою очередь, не сбить Шишмарева с ног блистательным ответом: «Да ведь я и так княжна!» Не иначе, святая Лючия, покровительница, ухватила эти слова на самом кончике ее языка. Не стоило труда понять: обнаружив поразительное сходство своей случайной знакомой с Александрой Казариновой (разумеется, они похожи!), но не подозревая об их родстве (на это фантазии даже у самого изощренного выдумщика не хватит!), Шишмарев намерен затеять какой-то веселый розыгрыш, некую мистификацию, в которой призывает принять участие Лючию. Вспомнились подслушанные слова его о довольстве, богатстве. Надо полагать, заключено некое пари с весьма крупным выигрышем. Впрочем, к чему гадать? Шишмарев и сам все расскажет, надо только продолжать глядеть на него с обалделым выражением и бормотать:

– Да что вы, сударь? Да как же? Да неужто такое возможно?

– Думается мне, – сказал Шишмарев, – что вы обладаете весьма быстрым умом, а потому я оставлю те дымовые завесы, которые собирался использовать для прикрытия истинных своих целей, и буду вполне откровенен, не утаив от вас ни слова правды.

Лючия только прищурилась. Да скорее отыщешь фиалки и землянику под снегом у заднего крыльца этого постоялого двора, чем разгадаешь истинные намерения Шишмарева! Однако же она больше ничего не сказала, только кивнула в знак того, что слушает со вниманием.

– Как вы уже, без сомнения, поняли, сударыня, – заговорил Шишмарев, – мой интерес в вас заключается не только в том, что вы умны, красивы и очаровательны. В точности такова же и особа, с коей вы схожи, повторяю, как две капли воды. Я уже упоминал ее имя. Это княжна Александра Казаринова. Сия высокородная особа не позднее, чем завтра пополудни будет проезжать мимо Фотиньина дома, и я хотел бы…

– А, понимаю, – перебила с невинным видом Лючия, – вы хотели, чтобы она познакомилась с незнакомкою, столь на нее похожей.

Почему-то ей хотелось раздосадовать Шишмарева этой репликой, но тот лишь насмешливо дернул уголком рта:

– Это не входило в мои планы, хотя, без сомнения, княжне Александре было бы небезынтересно взглянуть, какой она сделается через десяток лет!

Лючия остолбенела, и понадобилось не меньше минуты, прежде чем она сообразила, что сидит с приоткрытым ртом. С некоторым усилием сжав губы, она попыталась справиться с бурей негодования. Первым и самым сильным побуждением было, конечно, надеть на голову этого мерзавца все миски, горшки и чашки, в изобилии стоявшие на столе, да не просто надеть, а разбить их о его толоконный лоб (она не очень хорошо представляла значение этих слов, но нравились они ей безмерно!). И ее рука уже дернулась к ближайшему кувшину, однако то странное выражение, которое, не утихая, светилось в глазах Шишмарева и которое Лючия прежде принимала за некую безуминку, вдруг вспыхнуло с новой силой, и она изумленно поняла: да ведь это ненависть! Шишмарев за что-то ненавидит Александру Казаринову и с помощью Лючии намерен приготовить не просто веселенькую шуточку. Замыслы его, без сомнения, коварны, а вот в чем они состоят, узнать можно будет, если оставить всю утварь по-прежнему на столе. Рано или поздно, конечно, быть Шишмареву в сметане, квашеной капусте, клюкве, меду и всем прочем, уж в этом Лючия готова дать обет Мадонне, однако сейчас нужно быть с ним похитрее. Нужно постараться улыбнуться… как бы это сделать?.. а, вот как: ну не смешно ли, что Шишмарев счел, будто между сестрами-близнецами может быть десятилетняя разница?! При этой мысли губы Лючии наконец-то смягчились, и ей даже удалось изобразить вполне правдоподобную улыбку.

– Слава богу, что я вас не обидел, сударыня! – с преувеличенным облегчением воскликнул Шишмарев. – Поймите меня правильно: мне вовсе не по нраву незрелые глупышки вроде княжны Александры. Я предпочитаю женщин в соку… – Его взгляд снова вызвал у Лючии позыв схватиться за обливной горшок с кашею. – Даму лишь украшает опытность, светящаяся в ее чертах! А уж если в глазах ее пылает огонек авантюризма, это придает ей просто-таки обворожительную прелесть! Судя по платью и легкому – о, совсем легчайшему, словно дуновение южного ветра! – акценту, вы приехали из каких-то иностранных государств, и, не сомневаюсь ни одной минуты, немало мужчин в дальних краях готовы были целовать ваши следы. Надо полагать, вы предприняли путешествие в Россию, дабы прибавить к своей свите сонмы российских кавалеров? Забавно, однако же, что путь ваш пролегает именно в ту сторону, где живет ваш двойник – юная княжна Казаринова! – И он вопросительно умолк.