Честь семьи Лоренцони - Леон Донна

– В котором часу я могу прийти и поговорить с вами? – спросил Брунетти, сделав вид, что не расслышал его возражений.

В трубке повисло молчание. Какое-то время оба слушали, как голос объявляет то же самое, но уже по-английски. Наконец Маурицио бросил: «В семь», и на этом связь прервалась.

Разумеется, мысль о том, что финансовая деятельность Лоренцони могла иметь какое-то отношение к похищению Роберто, была лишена всякого смысла; как раз наоборот, именно предпринимательство, приносившее немалые прибыли, и повлияло на выбор похитителей. Роберто был для них лакомым кусочком, за который можно было получить немалые деньги. Исходя из того, что Брунетти узнал о нем, было маловероятно, что кому-то пришло бы в голову похитить его, чтобы лишний раз с ним побеседовать, или ради того, чтобы насладиться его обществом. Эта мысль лишь мелькнула в его голове, но этого было достаточно, чтобы он устыдился. Боже милостивый, мальчику был только двадцать один год, когда он погиб от пули, пущенной в затылок!

Неожиданно для самого себя Брунетти вдруг вспомнил, как много лет назад рассказал Паоле о том, что с тех пор, как Алвизе влюбился, парня будто подменили. Алвизе был самым тупым, самым заурядным полицейским во всей квестуре; а теперь он с восторгом расписывал достоинства своей избранницы или жены, сейчас Брунетти уже не мог вспомнить точно. Но тогда он смеялся над Алвизе, над его нелепой любовью, над самой мыслью, что такая бездарь может влюбиться. Смеялся до тех пор, пока Паола не сказала ему ледяным тоном:

– То, что ты мнишь себя образованней этого парня, еще не значит, что он не способен на глубокие, искренние чувства.

Смущенный, он сначала попытался было настоять на своем, но в том, что касалось философских вопросов, Паола была непреклонна.

– Конечно, нам очень удобно думать, что им, этим недоразвитым, как ты выражаешься, присущи только негативные эмоции, такие, как ненависть, зависть, злоба. Конечно, это само собой разумеется! А мы, по-твоему, обладаем исключительным правом на любовь, нежность, верность и другие утонченные чувства? – Паола решительным жестом пресекла его попытку возразить и продолжала: – А тебе не приходило в голову, что они тоже способны любить, эти недалекие, заурядные, неотесанные, тупые, любить так же сильно, так же пылко, как и мы? Вся разница в том, что им не дано облечь свои эмоции в красивенькие слова, как это делают другие.

Внутренне он, конечно, понимал, что она была права, но ему потребовалось немало времени, чтобы это признать. Вот и сейчас он подумал: каким бы надменным и высокомерным ни казался граф, какой избалованной и испорченной – графиня, они были родителями ребенка, которого похитили и убили. И та боль, которую они испытывали, значила гораздо больше, нежели благородное происхождение, титулы и аристократические манеры.

Ровно в семь он прибыл в палаццо; на этот раз его впустила горничная. Она провела его в ту же комнату, в которой его ждали те же люди. Только они уже были другие. Совсем не те.

Граф заметно осунулся; нос заострился, щеки ввалились. Маурицио утратил то, что принято называть свежестью юности; пожалуй, единственное, что придавало его чертам привлекательность. Даже пиджак на нем болтался, будто с чужого плеча.

Но хуже всех выглядела графиня. Она сидела на своем прежнем месте, но теперь казалось, будто кресло потихоньку проглатывает ее: так мало осталось от ее высохшего тела, сжавшегося между его массивными подлокотниками. Брунетти взглянул на нее, и у него внутри все похолодело, когда он увидел две темные впадины на ее висках, делавшие ее лицо похожим на череп. Костлявые руки с проступившими жилами перебирали бусинки четок.

Несмотря на то, что горничная громко представила его, когда он входил, никто из них никак на это не отреагировал. Брунетти почувствовал себя слегка обескураженным и потому решил начать разговор, обратившись сразу к обоим – и к графу, и к Маурицио:

– Я знаю, как вам сейчас тяжело, всем вам; знаю, какую боль вы испытываете, но мне необходимо еще кое-что выяснить, а именно: почему подобное могло произойти? Может, тогда я смогу понять, кто мог это сделать.

Графиня что-то сказала из своего угла, но так тихо, что Брунетти не расслышал. Он посмотрел в ее сторону; его взгляд поневоле упал на ее руки, перебиравшие четки.

– Не понимаю, что еще вам от нас нужно, – проговорил граф с плохо скрываемым раздражением.