Зной - Келлерман Джесси

Что на меня нашло, не знаю. Я не смог выйти из дома. И разорвал билет.

Он звонил, пытаясь выяснить, что случилось, оставлял длинные сообщения. Я не отвечал.

Прошло несколько недель. Я вернулся к работе, успокоился. И начал сожалеть о моем поспешном решении. Оно походило на то, какое принял когда-то он. Я сказал себе: таким, как он, ты не станешь. Не будешь принимать важные решения под душем.

Я позвонил ему домой. Он не ответил, и я позвонил на работу. Но и там никто трубку не взял. Я звонил и туда, и туда, звонил и звонил, но ответа не получил ни разу.

Дело было пять месяцев назад, в июле. В ту неделю, когда у вас произошло землетрясение. Я следил за новостями, хотел узнать имена жертв, однако погибших почти не было. Вот в чем разница между американскими землетрясениями и нашими.

И тогда я подумал: никто не отвечает мне просто потому, что повреждены телефонные линии. Но ведь и перед землетрясением мне тоже никто не отвечал.

Он отправился в отпуск, решил я. Потому и отсутствует.

А. Вы тоже были в отпуске.

Приятно узнать об этом. Значит, я хоть в чем-то был прав. Почему я не…

Потому что не видел смысла оставлять сообщение. Мне хотелось поговорить с ним. А кроме того, он умолял меня ни с кем нашу историю не обсуждать. Говорил, что это разрушит его жизнь. Не знаю, как долго собирался я выполнять его просьбу, но в то время она казалась мне правильной и разумной.

Я позвонил еще через несколько недель — рабочий телефон оказался отключенным. И домашний тоже. И я понял, что произошло: он снова сбежал от меня.

Подавлен я был ужасно.

И это стало сказываться на моей работе. Мой босс заметил однажды: «Дерьмово выглядишь». Я ответил, что мне надо бы навестить одного родственника, который живет в Лос-Анджелесе и перестал мне звонить. До Рождества оставалось две недели, в бизнесе наступило затишье, и босс меня отпустил. Тем более что отпуска я лет десять, а то и больше не брал.

Я прилетел сюда сегодня утром. С чего начать, я не понимал и потому поехал на такси к офису. Адрес я знал по каталогу и по его письмам.

Таксист высадил меня не на той улице. Я пробродил двадцать минут, прежде чем нашел ваше здание. Это не лучший для прогулок город. Какой-то тип едва не задавил меня.

Офис оказался запертым. Я стучал в дверь, пока из другого офиса не вышел мужчина с золотым браслетом на руке, сказавший, что человека, которого я ищу, здесь больше нет.

— Где он? — спросил я.

— Умер, — ответил он.

Мне показалось, что сейчас я сойду с ума. Таксист завез меня невесть куда, потом я едва не погиб, а теперь мне говорят, что мой отец умер, прежде чем я получил возможность увидеть его. Не самый веселый день. Вы согласны?

Я стал стучать в дверь вашего кабинета. Готов был взломать ее. Мужчина с браслетом вызвал управляющего зданием, и тот сказал, чтобы я позвонил вам.

Я почти уж решил не звонить. И все-таки позвонил.

Глава девятнадцатая

Карлос закончил, они сидели и молчали, вслушиваясь в удары клюшек и в премудрости, изрекаемые профессиональным гольфистом. Мальчики в ермолках давно ушли, профессионал наставлял уже не женщину, однако основные звуки остались все теми же: пин г, пинг, пинг.

Услышанное переполняло Глорию. Поначалу она не верила ни одному слову Но, пока Карлос говорил, речь его приобретала все большее сходство с водопадом — чистым, изящным и несомненно реальным. Рассказ Карлоса сводил в единое целое множество разрозненных, немых фактов; и под нажимом этого рассказа неопрятная, бесформенная история жизни Карла приобретала ясную, переливавшуюся всеми красками подлинность.

Так вот почему он все время молился.

Вот почему часто говорил о прощении.

Вот почему жертвовал деньги детским приютам, «Планированию семьи», абортным клиникам.

Вот почему автоответчик записал четыре подряд тут же прерывавшиеся попытки позвонить.

Вот почему он каждый год ездил в Мексику и вот почему оказался в Агуас-Вивас.

Вот почему так и не женился; почему отличался такой воздержанностью — и в самых разных отношениях; почему долгое время работал в одиночку; почему не хотел заводить детей.

Почему не хотел детей от нее.

Она и вообразить не могла, как удавалось ему справляться с чувством такой огромной вины. Вина лежала на сердце Карла столь долго, что обросла живой тканью и обратилась в часть его существа.