Зной - Келлерман Джесси

То, что калифорнийцы тратили так много времени на разговоры о Мексике, служило признаком определенного родства с ней, пусть даже предмет у этих разговоров всегда был один: «не следует ли нам выслать их всем скопом домой, а потом запереть ворота?» Во время практически каждых происходивших в штате выборов дождем сыпались относившиеся к иммиграции предложения. Люди рассуждали о «Мексифорнии», о том, что произойдет, когда непреклонное шествие статистических данных доберется до точки, в которой мексиканцы станут не меньшинством и даже не большинством, а правящим классом.

Мы только о них и думаем, думала Глория.

Мы? О них?

Мы.

Мы — это была она. А они были ими.

Когда ей приходилось заполнять анкеты, в которых присутствовала графа «национальность», Глория оставляла ее пустой. А всякий раз, как кто-нибудь заговаривал с ней на улицах Лос-Анджелеса по-испански, ощущала умеренное негодование. «Я говорю по-английски; я училась на врача; я прочла Чосера и получила за это высшую отметку».

— В аэропорту таможенники не так суровы, как здесь, — сказал Карлос.

— Те, кто может позволить себе летать, их не очень волнуют, — ответила она.

— А. — Он снова взглянул на проволочную пограничную ограду. — «Те». А вы тогда кто же?

— Я родилась в Аризоне, — сообщила она. — Паспорт при вас?

Он порылся в карманах:

— Черт. Я его в рюкзаке оставил.

Зато мексиканские пограничники никаких вопросов не задавали. Карлос обернулся, чтобы еще раз посмотреть на пропускной пункт.

— Что-то вроде стеклянной стены, зеркальной с одной стороны, — сказал он.

Она покатила к шоссе, проскользнув мимо старого джипа, врезавшегося в прицеп для перевозки лошадей.

— Родилась в Аризоне, — сказал он. — Ах да, чуть не забыл. Feliz cumpleanos a ti^[53]…

Пел он голосом неожиданно высоким и нельзя сказать, что неприятным.

— Feliz cumpleanos a ti…

— Перестаньте, Карлос.

— Хорошо, — сказал он. И, набрав побольше воздуха в грудь, запел на тот же мотив: — Cudntos años tienestu, cudntos años tienes tú^[54]…

— Если я скажу, вы остановитесь?

— Si.

— Мне тридцать шесть.

— Вот уж никогда бы не догадался.

— Вы думали — сорок шесть? — спросила Глория.

— Двадцать шесть. Замужем были?

— Была, один раз.

— Дети?

— Нет, — сказала она, а затем, желая переменить тему разговора: — А вот вы женаты никогда не были.

— У меня была подруга. Я вам уже говорил. До того, как умерла бабушка.

— И что произошло?

Он не ответил, и Глория повторила вопрос.

— Я вас слышал, — сказал он. И, помолчав: — Я избегаю разговоров на эту тему.

Молчание.

— Это ведь я, предположительно, должен задавать вопросы, — сказал он.

— У нас что — состязание?

— Да, и под конец поездки мы посмотрим, кто кого знает лучше.

— Ладно, спрашивайте.

— Вы родились в Аризоне, — начал он.

— Да.

Он пошевелил в воздухе пальцами: дальше.

Глория вздохнула:

— Говорю вам, вы об этом еще пожалеете…

— Сколько нам осталось ехать? — поинтересовался он.

— Часов шесть, может, больше.

Карлос скрестил руки, вытянул ноги.

— Приступайте.

Поначалу Глория опускала подробности и о смерти брата упомянула лишь мельком. Однако чем дальше она заходила, тем свободнее лился ее рассказ. Она вспоминала картины и события, давно уж отправленные ею на карантин. Карлос стал для нее подобием психоаналитика — достаточно близкого ей, чтобы предположить: он все поймет, и достаточно неизвестного, чтобы исповедоваться перед ним, не опасаясь никаких прискорбных последствий. Она уже жалела, что приврала кое о чем из ранних ее лет.

— Мой брат… — сказала она.

— Наполовину.

— Да. Вообще-то, он умер не от воспаления легких. Его убили.

— Это я понял, — сказал Карлос.

— Как?

— Заметил, что вы постарались сказать об этом как можно меньше, — ответил он.

Ответ ей понравился.

— Потому ваша мать и захотела, чтобы вы стали врачом, — сказал Карлос. — Отчего же не стали?

— Мне пришлось бросить учебу. У матери случился Удар.

— Ох, Глория, — сказал Карлос. — Как мне горько слышать об этом.

Произнеси такие слова кто-то другой, она сочла бы их пустой отговоркой, но Карлос, похоже, говорил от души.

— Когда?