Проводник смерти - Воронин Андрей

Тарасов уже поднял воротник и положил ладонь на ручку дверцы, готовясь нырнуть под мокрый снег, который незаметно превратился в ледяной монотонный дождик, но Илларион остановил его, положив руку на плечо.

Игорь обернулся.

— Что, командир? — спросил он.

— Да черт его знает, — сказал Илларион совершенно искренне. — Как живешь, сержант?

— Ты чего, командир? Видимся же, считай, каждый божий день. Нормально я живу, не жалуюсь. А вот у тебя, я вижу, что-то не в порядке. С Танькой, что ли, поссорился? Так это ерунда, помиритесь. Она же на тебе помешалась, только и слышишь от нее — Илларион да Илларион, ни о чем другом говорить не может. Сроду с ней такого не было. Прямо заколдовал ты ее. Так что не горюй, все будет в норме. А хочешь, я с ней поговорю? Она у меня умная, все понимает, не то что некоторые, которым только шмотки да косметика от мужика нужны… чтобы, понимаешь, других мужиков клеить. Так поговорить с Танькой?

— Не надо, — сказал Илларион, стараясь не отводить глаза. — Я с ней не ссорился. Как можно с ней ссориться, сам подумай?

— Еще как можно! — Тарасов рассмеялся, сверкнув крепкими зубами. — Мы даже дрались, помню, лет до пятнадцати. Она, зараза, крупная была, а я мелкий такой, все норовил за волосы ее… они у нее длинные были, не то, что теперь.

— Позорище, — сказал Илларион и перегнулся через спинку сиденья, чтобы взять букет. — Стыд, срам и безобразие. А еще сержант спецназа, командир экипажа спасателей!

— Так это когда было! — ответил Игорь.

— Да, сказал Илларион, — время идет. Подержи букет, я запру машину.

Глава 15

В полутемной комнате медленно перемещались в танце пары. Пар было немного, но в однокомнатной квартире Татьяны Тарасовой не хватало места даже для такого мизерного количества танцующих, и они все время сталкивались, цепляясь локтями. В комнате было душно, по запотевшим стеклам тек конденсат, а торшер в углу светил как бы сквозь туман — на кухне засели курильщики, и дым через открытую дверь расползался по всей квартире. Илларион нарисовал на запотевшем стекле улыбающуюся рожицу и тут же стер ее — нарисованная улыбка получилась печальной.

В углу за отодвинутым к стене столом кто-то вполголоса спорил о политике и, в частности, о чеченской войне, оперируя фактами, почерпнутыми из программы «Время». Время от времени спорщики переходили на крик, но тут же, спохватившись, снова принимались заговорщицки сипеть, то и дело звякая наполняемыми рюмками и слепо тыча вилками в остатки закуски. Игорь Тарасов, одетый с элегантной небрежностью, которую можно позволить себе только за очень большие деньги, непохожий на самого себя, совершенно преображенный, танцевал с какой-то редакционной девицей.

У девицы было красивое, сильно накрашенное лицо, короткие иссиня-черные волосы, длинная шея, прямые плечи, плоская грудь, узкие бедра и великолепные, хотя и несколько тонковатые на вкус Иллариона, ноги, удлиненные высокими каблуками. Иллариону показалось, что девица обладает весьма дорогостоящими привычками, и он с невольной улыбкой вспомнил утверждение Игоря, что какая-нибудь девушка непременно «западет» на его новые ботинки. Дело было, конечно, не в ботинках, но в целом бывший сержант оказался прав. Это наводило на грустные размышления, и Илларион поспешно отыскал взглядом Татьяну.

Татьяна танцевала с каким-то шарообразным субъектом, заросшим рыжеватой, тщательно подстриженной, прореженной и надушенной, но от этого не менее отталкивающей щетиной. Сегодня она была красива какой-то особенной, ранящей красотой, и у Забродова болезненно, словно в предчувствии близкой разлуки, сжалось сердце.

Поймав его взгляд, Татьяна радостно помахала ему рукой, и Илларион улыбнулся в ответ. Шарообразный субъект что-то втолковывал Татьяне, время от времени снимая с ее талии жирную руку и энергично жестикулируя для пущей убедительности, и Иллариону стало жаль его: толстяк танцевал с самой красивой женщиной в мире и даже не замечал этого, бездумно тратя минуты редкого счастья на пустую болтовню. Танец в паре с Татьяной вызывал у него столько же чувств, сколько вызвало бы танго с больничной табуреткой, и Забродов с грустью подумал о том, что в наше время люди совершенно разучились получать удовольствие от таких простых вещей, как общение с красивой женщиной, когда ты одинок, глоток воды, когда хочешь пить, еда, когда голоден, и сон, когда валишься с ног от усталости. Все удовольствия давно смешались в неразличимую серую массу, чудовищный, приправленный алкоголем и кокаином винегрет, на поверхности которого бледно-зеленой плесенью взошел вездесущий бумажный прямоугольник с портретом американского президента. Стараясь не греметь, Забродов открыл форточку, впуская в комнату струю холодного ночного воздуха, нашарил в кармане сигареты и отправился на кухню, где обосновались курильщики.