Три желания женщины-мечты - Донцова Дарья

Нина Анатольевна в этот момент как раз наливала Виктору чай, рука ее дрогнула, заварка полилась на скатерть.

— Мама! — возмутилась Алла. — Аккуратнее!

Нина Анатольевна поставила чайник и молча ушла.

— Что это с ней? — удивился Олег.

Я покосилась на него. Хороший вопрос по отношению к женщине, у которой сегодня утром умерла дочь. Но Олег, похоже, не сильно расстроен смертью сестры. Да и Алла ведет себя как обычно, позволила себе упрекнуть мать. Дети Нины Анатольевны бездушные люди, им ничего не досталось от ее эмоциональности. И они в придачу злые, не хотят поддержать ее. Хоть бы ради приличия изобразили горе.

— Ой, ой, сейчас уберу! — запричитала Элла. — Бедненькая Ниночка Анатольевна, совсем у нее нервы сдали… Это из-за ложки-корежки. Она это выражение услышала, и пружину сорвало.

Мне стало не по себе.

— Выражение «ложечка-корежечка» задело хозяйку?

Алла отломила кусок запеканки.

— Папа так говорил.

Олег потянулся к хлебу.

— Ага, мог так высказаться. А на нас шипел, если употребляли слова типа «отпад», «зыко», «круто». Требовал: «Говорите правильно по-русски». Я один раз не выдержал и возразил: «Тебе можно коверкать слова, а мне нет? Сам «ложечка-корежечка» выдаешь». Отец разозлился: «Чушь! Не придумывай глупости!»

— А я помню тот случай, — протянула Алла. — Ты решил его уличить, доказать, что он сам хорош.

Олег начал резать сыр.

— Что с тринадцатилетнего паренька взять? Мне как раз на Новый год подарили диктофон, и я задумал его испробовать. Пока отец от ворот к дому шел, помчался к нему в кабинет, включил аппарат и оставил за занавеской на подоконнике. Минут через десять ужин ему на подносе принес, причем аж две чайные ложки на него положил. Отец удивился: «А где мама?» Я чего-то наплел, вроде она у Алки уроки проверяет, и ушел. Твердо был уверен, что папа начнет чай пить и про ложечку-корежечку скажет. На следующий день забрал диктофон, там кассета закончилась и батарейки сели. Я новые воткнул и стал слушать. Сначала тишина стояла, потом позвякивание, шуршание, что-то щелкнуло, затем отец забубнил: «И где ложечка-корежечка? Вот она, ложечка-корежечка. Иди сюда». Точно чушь сейчас не повторю, давно дело было, что-то он еще говорил. А вот свое удивление помню: часы напольные в кабинете время отбили, два или три раза блямкнули, а уже одиннадцать было. Это мне странным показалось.

Алла захихикала:

— Ну ты тогда зажег! Сели мы ужинать, и Олег ни с того ни с сего произнес: «Мама, дай мне ложечку-корежечку». Папа тут же заорал: «Сто раз говорено, не смей выражаться как грузчик с рынка, повторять всякие там «шашлык-машлык», «колеса-молеса»… Ты растешь в интеллигентной семье, у тебя отец доктор наук…» Вдруг Олежек диктофон включил, и что мы услышали?

Алла подавилась и закашлялась.

— Да, скандал был знатный, на всю жизнь я его запомнил. — Олег поежился. — Папа шмякнул о пол диктофон, впервые схватился за ремень… До сих пор не по себе при этом воспоминании делается.

Аллочка справилась с кашлем и подхватила:

— Папа никогда нас не бил, но тогда брату досталось по полной за то, что решил его слова записать. Как он кричал! Прямо орал на него.

— Отец вообще не отличался кротостью нрава, — вздохнул Олег, — взрывался по поводу и без оного. Причем чаще было последнее. Визжал: «Неуважение к человеку, который лентяев-лоботрясов содержит, преступно!» Из-за ерунды на метле летал. Войдет в столовую, где я чай пью, глянет на меня — и хренак тарелкой об пол и ну выступать: «Почему не здороваешься со старшими?» А я просто не успел кусок проглотить, не мог ничего сказать с полным ртом. Редкий вечер в тишине проходил.

— Злился отец бурно, — подхватила Алла. — Если поссориться решил — не остановится, ему любой повод годился. Увидит, что на кухне из крана вода течет, а мама у холодильника стоит, и давай возмущаться: «С ума сошла? Закрути сейчас же! Ты денег не зарабатываешь, а мои в трубу спускаешь». И чего из-за воды бухтел? Раньше ведь ее расход не учитывали. Потому бесился, что просто дерьмо в нем в очередной раз забродило. Еще он ненавидел, когда во дворе фонари горели. Придет домой и сразу вопит: «Нина! Жжешь деньги!» Но это хоть понятно, счетчик киловатты наматывал. Только ведь недорого все было, и папа хорошо зарабатывал. А уж Боня его…

Алла засмеялась:

— Гадючий попугай! Летал по его комнатам, гадил где хотел, Эллу и маму больно клевал, когда они убирать заходили, жрачку свою по всему кабинету расшвыривал. Но папа с ним сюсюкал. После смерти отца Элка птицу кондитерше отдала, вроде как на память о Геннадии Петровиче, а на самом деле ей надоело грязь за пернатым убирать. Хорошо хоть дрянь летучая только по комнатам отца планировала, он в дом Боню не выпускал, боялся за своего любимчика. Папа попугая больше, чем нас, своих детей, любил.

— Раньше вы рассказывали, какой ваш отец был хороший, всем вкусную картошку жарил, — не выдержала я.

Алла скорчила мину.

— Ага, бывало и такое. Настроение у папаши менялось быстро. Иногда он был душка. Придет домой веселый, сковородку на огонь поставит, маме скажет: «Не зуди, дай детям нормальную еду поесть», и картошки вкусной пожарит. Но чаще он был мрачный, запрется у себя и сидит, носа не высовывает. Я его понимала, мать кого угодно разговорами о правильном образе жизни достать может. Она-то не работала, дома сидела, а папа приедет из университета, всем видно: он на взводе, лучше не лезть к нему. А мамаша давай гундеть: «Геннадий Петрович, не кури!» Отец на нее наорет и к себе убежит, к попугаю молчаливому. И он был экстрасенс!

— Лечил людей? — с сомнением спросила я.

— Нет, мысли читать умел. — Алла усмехнулась. — Мама пыталась скрыть от отца наши мелкие шалости. Собственно, ничего плохого мы в детстве не делали, но учились не ахти. У матери был заведен «час правды». Она, психолог доморощенный, вычитала в каком-то журнале, как со школьниками себя вести надо, и внедрила это в жизнь. Каждый день после ужина нам предписывалось по очереди являться к ней в спальню. Сначала шел Олег, затем я, Катя последняя. Мать усаживалась в кресло, ребенку велела устроиться напротив и торжественно произносила: «Между нами не должно быть секретов. Рассказывай честно, как день прошел. Если набезобразничала, доложи сразу. Я сохраню это в тайне, папу и бабушку расстраивать не стану. Но мне надо все знать. Начинай. Да не вздумай соврать, сразу ложь учую». Ну мы и принимались каяться: украли из буфета банку варенья, разбили вазу, списывали на контрольной… Мама нам грехи отпускала, на том все и заканчивалось. Но вот что интересно. Папа как-то про все наши проступки узнавал: и про варенье, и про вазу, и про списывание на контрольной. Сразу никого не наказывал, но когда ему в брюки бешеная муха залетала, обязательно детям аутодафе устраивал. А мы голову ломали: ну как отец правду выяснил?

— Ну это просто, — улыбнулась я, — ему жена докладывала.

— А вот и нет, — возразила Алла. — Ей он больше всех тогда по башке стучал, вопил: «Хотела скрыть от меня гадости? Не вышло! Имейте в виду, я все всегда знаю!» Маманя рыдать начинала: «Прости, прости, я не хотела тебя нервировать». Говорю же, экстрасенс он был.

— А у нас дома тишина, как в могиле, висела, аж в ушах звенело, — неожиданно сказал Виктор. — Мой отец никогда не дебоширил, всегда молчал. Даже когда мама умерла, ничего не сказал. На мой взгляд, лучше, если орут, отношения выясняют.

— Просто ты с родителем-психом не жил, — хмыкнул Олег. — Не говори о том, чего не знаешь.

— Мама отца раздражала, — продолжала Алла, — да, он ее еле переносил, и нам из-за этого доставалось. Сядем ужинать, на столе мерзость на пару, папа же любил жареное, с корочкой, сочное, жирное. Ковырнет капусту вилкой, и давай по детям глазами шарить. У меня сразу желудок в колени падал, я понимала, сейчас разбор полетов стартует. Он к матери не всегда вязался, зато нам постоянно доставалось из-за нее. Единственным человеком, на кого отец никогда не орал, была Елизавета Гавриловна.

— Бабушка к зятю хорошо относилась, — согласился Олег. — Папа умер шестого октября, в тот день дождь лил не переставая. После похорон мама хотела разобрать его комнаты, но Елизавета Гавриловна не позволила, сказала: «Сама займусь. Не лезь, ты глупая, выкинешь что-нибудь нужное». И почти месяц потом каждый день в помещении, где жил папа, порядок наводила. Сама ковры скатала, занавески сняла, все в химчистку отдала, а потом на место вернула. Библиотеку книга за книгой просмотрела, и бумаги в столе… Она почти ничего не выкинула, оставила и книги, и картины, и всякие мелочи. Только личные вещи отца в церковь отнесла. Бабушка строгая, суровая, от нее я даже в детстве поцелуя или ласки не ждал. Но зятя она любила. Правда, это только после смерти папы понятно стало. А при жизни теща иногда такой на него взгляд бросала, что отец передергивался.