Три желания женщины-мечты - Донцова Дарья

Я просмотрела блокнот несколько раз. Надо же, даты с сорок первого года по сорок пятый. Большинство картинок создано тогда, когда СССР воевал с фашистской Германией, и люди делали все, что могли, ради Победы. Тетка Раиса рассказывала мне маленькой, как она, еще девочка, сама голодала, ела лебеду, живя в деревне, потому что весь урожай отдавали для фронта. И как ее мать отнесла крестик и обручальное кольцо, единственные дорогие вещи, на сборный пункт, где бесплатно принимали от населения золото, чтобы построить танк, который будет громить врага. Но, оказывается, кое-кто в тяжелую годину веселился на празднике Солнца и щеголял в бриллиантах.

Я отложила блокнот и в глубине тайника обнаружила пухлый пакет, на котором под длинным рядом наклеенных марок темнел штемпель: «Заказная бандероль с уведомлением о получении». Ниже был адрес: Нижнегорск, улица Герцена, дом пятнадцать, университет, ректору Николаеву Геннадию Петровичу лично. Отправила послание Надежда Ивановна Оконцева, проживавшая в городе Октябрьск. Я открыла конверт и вытащила школьную тетрадь в линеечку, исписанную очень мелким, но разборчивым женским почерком. Некрасиво, конечно, читать чужие письма, но ведь мной двигает не любопытство, а желание найти убийцу. Поэтому я углубилась в текст.

«Добрый день, уважаемый Геннадий Петрович! Сразу хочу попросить у вас прощения за то, что наконец-то решилась отправить вам это послание. Умоляю, дочитайте его до конца.

Я долго собиралась написать вам, но мешал страх. Меня испугала смерть Веры Дмитриевны Васькиной. Однако сейчас, когда я знаю свой диагноз и понимаю, что жить мне осталось считаные дни, ужас от того, что меня убьют, как Веру, ушел. Нет смысла трястись, болезнь все равно скоро меня съест.

Думаю, вам надо знать правду. Простите, если истина покажется вам ужасной, но я не могу уйти на тот свет, унося с собой тайну. Это нечестно по отношению к тем, кто погиб.

Наверное, мне нужно представиться. Я Надежда Олеговна Василини, по национальности пуштанка. В тринадцать лет меня оторвали от семьи, отправили в детдом, дали фамилию Оконцева и отчество Ивановна. Я с ранних лет прекрасно рисовала, мечтала стать художницей. Родители, школьные учителя, подруги считали меня очень талантливой. Потом был интернат, после него поступить в творческий вуз мне не удалось, пришлось учиться на воспитательницу детского сада.

Первого июня пуштаны отмечали праздник Солнца. Случись в этот день на Земле мировая катастрофа, мой народ все равно бы провел этот обряд. Впрочем, пуштаны верили, что, пока хоть один из них разожжет в эту дату ритуальный костер, ничего дурного на планете не произойдет, солнце не померкнет. В этот день из шкафов доставали наряды предков. В повседневности пуштаны одевались просто, но первого июня скромность отбрасывали, платья женщин и костюмы мужчин поражали своим великолепием.

В конце тридцатых годов прошлого века от моего некогда многочисленного народа осталось несколько тысяч кучно живущих людей. Пуштанов погубили близкородственные браки. Наша религия толерантна к чужим, но создавать семью с инородцами старейшины всегда запрещали. Да, встречались люди, которые ослушались патриархов, например, бабушка Веры Дмитриевны Васькиной. Она выбрала себе русского мужа, тот принял веру пуштанов, жил по их обычаям, но его все равно считали чужаком, детей их называли инородцами, так же говорили и о внуках. Из-за того, что народ жил замкнуто, стало появляться слабое больное потомство, и пуштаны начали вымирать. Когда случилась Великая Отечественная война, мой народ на фронт не пошел — религия запрещает нам брать оружие в руки и убивать кого-либо. К слову сказать, мы вегетарианцы.

Несмотря на то что СССР вел войну с гитлеровской Германией, пуштаны не отменили праздник Солнца. С сорок второго по сорок пятый год первого июня все ликовали и танцевали, на людях, как всегда, в этот день сверкали драгоценности. О последних следует сказать особо. Все семьи берегли родовые украшения, расстаться с ними — значит, огорчить предков в загробном мире. Да, иногда кое-кто продавал браслет или кольцо, но на то надо было иметь очень вескую причину, чтобы умершие прадеды не рассердились. Отнести в скупку ожерелье, чтобы построить себе большой дом, нельзя.

В сорок первом году я была маленькой девочкой, но хорошо помню, как к нам пришли старики Комани и Лаврини, сели за стол и молча посмотрели на маму. Она заплакала, открыла потайное отделение в буфете, вынула оттуда коробочку с бриллиантовым кольцом и отдала патриархам. А те, по-прежнему не вымолвив ни слова, ушли.

Едва старики покинули дом, я бросилась к маме с вопросами и получила объяснение ее поведения. Я услышала вот что:

— Надюшенька, если кто-то из нас лишит жизни человека, пусть даже врага, он никогда не попадет после смерти на небеса, куда уходят пуштаны, его душа обречена вечно страдать в одиночестве. Поэтому мы все сегодня ради встречи с предками отдали по одному украшению. Есть человек, который за большие деньги сделает так, чтобы к пуштанам не приходили повестки, уничтожит в военкомате их личные дела.

Это оказалось правдой, про нас вроде забыли, никто повестку не получил.

В начале сороковых фотоаппарат в СССР стоил дорого, снимки проявляли дома или отдавали специалисту. У нас никто не умел этого делать, а все лаборатории в ближайших городах в связи с войной закрылись.

Первого июня сорок второго года рано утром дедушка вручил мне большую коробку цветных карандашей, чистый блокнот и сказал:

— Пока не закончится война, ты будешь летописцем наших праздников. Карандаши используй исключительно для зарисовки костюмов и драгоценностей, на другое их тратить нельзя — набор один, его следует беречь. Фотографии мы сделать не можем, пленку купить и проявить негде. Вся надежда на тебя. Перенеси на бумагу, как выглядят наши украшения, одежда, тщательно запиши, у кого какие платье, браслеты, бусы. Наденька, запомни, если случится что-то плохое, ты обязана сберечь блокнот, это наша история. Поклянись на фигурке божества, что выполнишь мой указ, несмотря ни на что…

Став взрослой женщиной, я поняла, что мудрый дед предчувствовал беду, знал, что после победы пуштанам придется несладко. Но тогда я просто сделала то, что он велел, — произнесла клятву, а потом принялась работать над портретами. Дедушка предупредил всех, мне охотно позировали. Я намечала контур простым карандашом, а потом в течение месяца рисовала картинку в цвете. Если детали забывались, шла к людям домой, мне показывали праздничную одежду и украшения. Все знали: Надя Василини — летописец.

В октябре сорок пятого года поселение, где жили пуштаны, обнесли колючей проволокой, а весь народ обвинили в предательстве. У людей отняли паспорта и велели сдать семейные драгоценности. Солдаты обыскивали дома, но хозяева успели хорошо спрятать то, что получили от предков.

Не стану описывать нашу жизнь в гетто, с нами сделали то, что фашисты сотворили с евреями, цыганами и другими не арийцами. Над взрослыми издевались, их убивали. А вот до уничтожения детей все же не опустились. Всех, кто был младше четырнадцати лет, отправили в интернаты, поменяв им имена и фамилии и запретив даже думать о том, что они пуштаны.

Но чем сильнее гнет, тем быстрее человек понимает, что надо спасаться. Мои родители решили бежать. Я была самой маленькой в семье, но у меня оказались большие уши. Папа с мамой, думая, что дети спят, строили планы по ночам, а я не дремала и старательно их подслушивала. Один раз к родителям пришел Минори, лучший друг нашей семьи, и я узнала шокирующую правду.

— Пусть предки подарят крепкое здоровье Лизе Комани, — говорил Алексей Борисович, — она уже спасла многих, например Покрани. Сергей Михайлович, перед тем как убежать, отвел меня к Елизавете. И завтра мы всей семьей уходим отсюда. Я сказал Комани о вас, она согласилась помочь. Но за побег надо отдать драгоценности, Лиза ими с каким-то офицером из охраны расплачивается. Завтра на рассвете мы уйдем, а вы будете следующими. Не надо медлить, ведь всех могут убить, поскорее договаривайтесь с Елизаветой.

— На стене комендатуры висит указ о расстреле Покрани при побеге, — сказал мой отец. — Может, им не удалось на свободу выбраться?

— Это липа, — отрезал Алексей Борисович. — Сам подумай, Олег, что эмгэбэшникам было делать? Все видят: дом Покрани пуст. Как объяснить отсутствие семьи? Вот и повесили бумажонку про казнь. Они и про Лаврини такое писали, и про Гарпачи. И про нас наврут, и про вас. Не бойся, спасай семью.

— Ты прав, — согласился мой папа.

На следующее утро я кинулась к Маше Минори, своей лучшей подружке. Мы спрятались в сарае и стали шептаться.

— Знаю, вы сегодня убегаете, — сказала я, — наша семья тоже вскоре уйдет.

— Да, — подтвердила Маша, — в четыре утра надо быть в лесу у поваленной березы, где Ведьмино болото. Смотри.