Три желания женщины-мечты - Донцова Дарья

Анатолий замолчал, в его глазах появилась тревога.

— Договаривайте, — велела я.

— Все сказано, — процедил бизнесмен.

— Нет, вы что-то хотели добавить, — не сдалась я.

— Мне тоже так показалось, — неожиданно пришла мне на помощь Антонина. — Ты сказал «И я…», но не закончил фразу.

Фирин вынул мобильный, постучал пальцем по экрану и положил на стол.

— Читайте вслух, Виола.

Я начала озвучивать эсэмэски.

— «С днем рождения, милый, пусть тебе сопутствует удача, целую». «Надеюсь, ты получил мое поздравление? Обнимаю». «Почему не отвечаешь?». «Надо поговорить. Давай встретимся». «Пожалуйста! Очень хочется поболтать». «У меня беда, обратиться не к кому, ты единственный во всем мире близкий и родной человек…»

— Там еще много похожих сообщений, — остановил меня Анатолий, — прямо забросала посланиями.

— Кто? — поразилась Тоня.

— Алла, — нехотя ответил Фирин.

Антонина покраснела:

— Ты ни слова о переписке не говорил.

— Не хотел тебя нервировать, — тихо произнес муж. — Да и не было переписки, думал, если я не отреагирую, она отстанет.

— Алла отличается большой настойчивостью, — заметила я, — бывшему жениху по десять эсэмэсок ежедневно отправляла. Последняя пришла за месяц до смерти Кати, и больше посланий не было. Можно сделать вывод, что вы встретились.

— Толя, я не ревнивица, но все же скажу: идти на свидание с Аллой тебе не стоило, — укорила Тоня мужа. — И почему ты меня не поставил в известность обо всем?

— Зачем доставлять тебе неприятные минуты? — пожал плечами Фирин. — Я позвонил Алле и категорично велел: «Оставь меня в покое». Та зарыдала, пришлось согласиться на разговор с глазу на глаз. Николаева приехала в мой офис после девяти вечера, сотрудников на работе не было, секретаршу я отпустил.

Анатолий посмотрел на Тоню:

— Я думал, ей деньги нужны, начнет в долг просить. Приготовил тысячу евро, положил купюры в стол. Собирался выслушать стоны госпожи Арефьевой, вручить ей деньги и, предупредив: «На большее не рассчитывай, помогаю всего один раз», выпроводить ее вон. Тоня, ты же не ревнуешь меня к этой козе? Отлично знаешь, я люблю только тебя.

— И в мыслях нет заподозрить тебя в неверности, — ответила Антонина, — просто неприятно, что у самого близкого человека завелись секреты. С ерунды начинается большая беда. Сперва ты мне об эсэмэсках не сообщил, потом о свидании…

— Так я и предполагал: услышишь ты о сообщениях и скандал устроишь, — вздохнул Анатолий.

— Сам виноват! — взвилась жена. — Какого черта решил поганке деньги давать?

— Штука евриков не сумма, — глупо попытался оправдаться Фирин.

— Да ну? — прищурилась Антонина. — А что, фантики?

— Жалкая подачка, — фыркнул муж.

— Милостыню нищим у церкви подают, — не утихала Тоня. — Бабе, которая тебя на богатенького променяла, руку протягивать не стоит, даже если она в реке тонет.

Мне надоело слушать их перебранку.

— Судя по тому, что вы сейчас показали переписку, общение с Аллой оказалось не мирным? — спросила я Анатолия. — Не в деньгах дело было, да?

— Угадали, — вздохнул тот. — Алла стала вспоминать, как хорошо мы проводили время вместе. Затем предложила: «Женись на мне, я готова забыть твою измену».

— Твою из-ме-ну? — по слогам повторила Антонина. — Восхитительно!

— Я тоже от такого заявления опешил, — признался Фирин. — Но взял себя в руки, показал нахалке на дверь и сказал: «Ты замужем, я давно в счастливом браке. Прошло время, когда я любил тебя, нынче испытываю к тебе лишь брезгливость и не хочу находиться с тобой рядом на одном гектаре». Алла вскочила, смела с письменного стола все, что там было, на пол и прошипела: «Пожалеешь, что нахамил мне! Непременно расскажу Тоньке, что ты с Катькой спишь, слышала ее разговор с тобой. Сестра, дура, на балкон вышла ночью и давай с тобой трындеть: «Толя, анализы я по почте скинула, я здоровее коровы, сейчас перешлю тебе письмо». Что ж, я разрушу твой брак!» Мне стало смешно, я решил немного попугать гадину: «Пожалуйста, я могу Тоню сюда пригласить, выдашь ей новость в моем присутствии, сообщишь про связь с Катей. Но вспомни закон Ньютона: на каждое действие есть противодействие. Поэтому, едва ты откроешь огонь из всех орудий, я отвечу адекватно: позвоню Виктору и дам ему прослушать запись сегодняшней беседы». Алка в лице изменилась. «Что за чушь ты несешь?» Я пояснил: «Мой офис оборудован аппаратурой. Сюда разные люди заглядывают, не все доброжелательны, поэтому я принял меры предосторожности — все разговоры остаются на пленке». И я включил запись. Алла услышала свой голос, ногами затопала, заорала: «Подлец! Сотри сейчас же!» Но я отказался, пригрозил: «Начнешь гадости про меня и Катю распространять, Витя получит аудиофайл. То-то он обрадуется, когда услышит из уст женушки пассаж про жирного козла, чей отец никак не подохнет. Твой стон: «Витька обманул, обещал, что папаша его вот-вот в ящик сыграет и он меня в Ниццу увезет, а старикашка до сих пор воздух портит. Толечка, я когда с потной обезьяной сплю, всегда тебя представляю, думаю, это мы с тобой вместе», — надо по радио в назидание мальчикам из богатых семей проигрывать. Пусть мажоры знают, что невесты не их самих, а деньги родителей обожают.

Анатолий посмотрел на жену:

— Мы с Аллой год вместе были, она хорошо знает, что давить на меня бесполезно, а вот на жалость я ведусь. Она сообразила, что совершила большую ошибку, решив угрожать мне разоблачением в супружеской измене, и сменила тактику, начала всхлипывать. Сейчас припомню ее слова: «Толя, я давно раскаиваюсь в том, как поступила. Понимаешь, я-то не хотела расставаться с тобой, но бабка заставила. Елизавета Гавриловна конкретно приказала: «Или ты выходишь замуж за Виктора, или убирайся вон из семьи. И уж будь уверена, если ты решишь остаться с голодранцем, я сделаю так, что ему руки-ноги переломают». Толечка, я тебя не бросала, я тебя спасала! Витя деньги, вероятно, вообще не получит. Не спрашивай почему, нет сил рассказывать. Теперь бабка меня в угол зажала, талдычит: «Разводись с Арефьевым, тебе надо выйти замуж за другого, я нашла подходящего человека». А тот другой, Толечка, старый, жуткий, отвратительный. Милый, спаси! Давай уедем вместе далеко-далеко! Я тебе десять детей рожу. Я же одного тебя всегда любила». Ну и тому подобное. Мне надоело ее концерт слушать, велел стерве убираться. Она к двери побежала, на пороге обернулась и прошипела: «Еще пожалеешь. Горько пожалеешь, да поздно будет. Отомщу так, что тебе жить расхочется. Отниму самое дорогое».

— Катя умерла ночью, — пробормотала я, — в доме посторонних не было, только свои…

— Члену семьи ничего не стоило ей яд подлить, — сказала Тоня. — Алка сестру убила, больше некому. Мотив налицо: хотела Толе досадить, считала, что он с Катей спит.

Я посмотрела на бизнесмена:

— Вы вспомнили, что бывшая невеста, умоляя вас уехать с ней, бросила фразу: «Рожу тебе десять детей». Вдруг она каким-то образом узнала о беременности Екатерины? Про суррогатное материнство Алла понятия не имела, могла подумать, что ребенок у сестры от вас.

Анатолий отвернулся к окну и с минуту молчал. Затем задумчиво проговорил:

— Катя прекрасно себя чувствовала, но у нее начался утренний токсикоз. А ведь она должна была чистить туалеты в семейной гостинице. Она мне пожаловалась как-то, что Нина Анатольевна из экономии покупает самые дешевые средства, которые воняют хлоркой. Катю от запаха тошнило, один раз прямо наизнанку вывернуло. Алла в тот момент мыла пол в коридоре, могла услышать характерные звуки и понять, отчего сестра к унитазу кинулась.

Выйдя от Фириных, я стала названивать Платонову. Но Андрей не отвечал, пришлось поехать домой, так и не побеседовав с другом. Уже повернув на улицу, в конце которой располагался участок Николаевых, я решила сделать Елизавете Гавриловне приятный сюрприз и притормозила у лавки со сладостями.

— Понравилась коврижка? — спросила кондитерша.

— Очень, — призналась я, — дайте две штуки.

— Ни одной не осталось, — приуныла женщина, — последнюю Эллочка, невестка Нины Анатольевны, купила. Возьмите мармелад.

— Не люблю его, — честно ответила я.

— А пряники? — оживилась тетушка. — Или имбирное печенье? Его очень Геннадий Петрович уважал. Почти каждый день полкило свеженького брал. Я уже знала: профессор в одиннадцать вечера прикатит. Вообще-то кондитерская в десять закрывается, но у нас с ним уговор существовал, он в дверь позвонит, а я его впущу. Мы с сыновьями наверху живем, спуститься мне нетрудно. Ради постороннего покупателя морочиться не стану, народ наглый, некоторые прочитают табличку «Закрыто», дверь потрясут, заметят звонок и ну на него жать. Я из окна гостиной гляну, увижу, что невесть кто ломится, и не реагирую. Но ради Геннадия Петровича готова была ночью с кровати сорваться. Прекрасный человек был, с золотой душой. Моего старшего, Вадика, в свой институт пристроил, я и не рассчитывала, что сын высшее образование получит. Балбесом он в школе слыл, на тройки учился. Репетиторы мне не по карману, одна двух мальчиков тяну, про алименты не слышала, бывший муж сразу смылся, как только Вадюша родился, ищи его, свищи. На коммерческое отделение парню не попасть, там дорого, а на бюджетное и думать нечего, знаний у лодыря — пшик. Приготовилась я в армию его провожать, страшно боялась дедовщины. И тут вдруг профессор за любимым печеньем зашел, спрашивает: «Лариса, почему невеселая? Неужто имбирные звездочки подгорели?» Я ему возьми да про свой страх и выложи. А он сказал: «Пусть Вадик документы ко мне в университет на факультет детской педагогики подает, туда всегда на сто девочек берут двух мальчиков. Я стараюсь женский монастырь чертями разбавлять. Не переживай, заставлю недоросля за ум взяться». Я в успех не верила, но Геннадий Петрович Вадика в железные рукавицы взял. Уж как мой троечник все пятерки на вступительных получил, никому неведомо, но он учиться стал и диплом честно заработал. Я Геннадию Петровичу руки целовать готова была. По вечерам его всегда в моей кондитерской имбирное печенье поджидало.