Тайная связь его величества - Донцова Дарья

– Валерия Пименова, – сообщил я. – Она-то всегда ухитрялась попасть в привилегированную зону.

Дама в окошке расплылась в улыбке.

– Вы с ней знакомы? Не видела ее уже неделю и начала беспокоиться. Она не заболела? Как правило, по субботам и воскресеньям Лерочка всегда здесь.

Я замялся, и женщина насторожилась.

– Что-то случилось?

– Ну… в общем… – забубнил я, – Валерия…

Кассирша встала и открыла дверь.

– А ну-ка зайдите сюда.

Я втиснулся в узкое пространство.

– Меня зовут Эсфирь Моисеевна. А вы кто? – строго спросила дама.

– Иван Павлович Подушкин, – представился я.

– Что с Валерочкой? Немедленно рассказывайте! – потребовала она.

Я набрал полную грудь воздуха.

– Она умерла.

– Вейз мир![6] – ахнула Эсфирь Моисеевна. – Совсем ведь молодая! Что произошло? Автокатастрофа?

Я сказал почти правду:

– Пименова упала и разбила голову.

Кассирша вынула из сумки кружевной платочек и стала промокать глаза.

– Вы ее хорошо знали? – осторожно спросил я. – Простите, что принес плохую весть.

Эсфирь Моисеевна показала рукой на крохотную табуреточку, придвинутую к стене.

– Садитесь, пожалуйста. Знакома ли я с Лерочкой? Она к нам много лет ходит. Помню, как они с Сонечкой тут впервые появились. Когда это случилось? Ох, давно… У Вайнштейн был как раз первый концерт…

– У кого? – перебил я.

Моя собеседница принялась медленно складывать платочек.

– Сонечка Вайнштейн – дочь Абрама Моисеевича, лучшего друга Якова Ароновича, нашего директора. Поразительно одаренный ребенок! В тринадцать лет звучала как взрослый исполнитель, ничего детского в ее игре не было, настоящий вундеркинд. На мой непрофессиональный взгляд, Сонечке слегка мешала повышенная эмоциональность. Она была будто без кожи, выдавала лишь черно-белые реакции, никаких полутонов. Радость – так до слез, гнев – до обморока. При любом разговоре Соня сразу начинала размахивать руками. Когда я впервые увидела девочку, она стояла у нас тут на втором этаже и, как мне показалось, ругалась с мамой. Помнится, я еще удивилась: почему мать улыбается, глядя на дочь, которая, сдвинув брови, бурно жестикулирует, сжав кулаки… Потом мы подружились, и я поняла, Соня обожает Адель, так звали ее маму, просто у девочки такая манера общения, прямо-таки итальянская. Кстати, многие люди, не знакомые близко с Вайнштейн, поражались мрачному выражению лица юной исполнительницы во время концерта. В Сонечке не было ни капли агрессии, но в момент радости, неприятности или вдохновения она всегда насупливалась… Ей бы научиться сохранять спокойную милую улыбку… Но улыбаться у Сони не получалось, вместо этого она хохотала во весь голос. Одним словом, не умела дозировать эмоции. И была уникальной скрипачкой. Концертный зал «Симфония» никогда не выпустит на сцену бог знает кого, у Якова Ароновича жесткая позиция на сей счет. Директор часто повторяет: «Пока я здесь хозяин, у нас будут появляться исключительно талантливые люди». И не важно, что у музыканта нет громкого имени, что о нем не пишет пресса. Журналисты часто плохо разбираются в музыке и от безграмотности возвеличивают того, кто поднимает наибольший шум, колотя по клавишам. Сонечка была бриллиант и могла стать мировой знаменитостью, звездой, но девочку лишил жизни какой-то бандит.

Эсфирь Моисеевна скомкала платочек.

– Ужасное происшествие! Вроде на Сонюшку напали, изнасиловали, убили, забрали кошелек и кольцо. Не знаю, правда ли это, но народ так говорил. А футляр со скрипкой не тронули. Мерзавец не знал, что инструмент дорогой. Конечно, это был не Амати, не Страдивари, не Гварнери, но тоже старинная работа. Родители Сони купили скрипку в Питере, а Яков Аронович потом ее хорошему реставратору отдал. Сонечка была так счастлива, когда получила подарок. Прибежала ко мне, сдвинула, как всегда, брови, насупилась, руками замахала: «Тетя Фира, посмотрите, какая чудесная скрипка! Назову ее Леонид – в честь великого скрипача Леонида Когана. Никогда с ней не расстанусь, умирать буду, а из рук не выпущу. Хочу, чтобы инструмент ко мне в гроб положили». Помнится, я еще ее укорила: «Не надо говорить глупости, рано тебе о похоронах думать. Жизнь только начинается, у тебя все впереди». И вон что получилось. Вскоре Соню упокоили вместе со скрипкой.

Пожилая кассирша прижала ладони к щекам.

– Мало того, что несчастная девочка погибла в расцвете лет, так еще на кладбище скандал разыгрался. Туда явилась какая-то жуткая баба и подняла крик. Вопила нечто несусветное, дескать, скрипку надо достать из гроба и отдать ей. Потому что, видите ли, отец Сони приходится скандалистке то ли мужем, то ли братом, он наделал долгов, чтобы дочке скрипку преподнести, а значит, инструмент надо продать, чтобы эта психопатка расплатилась с ростовщиками. Ну что за чушь, а? Родители у гроба стоят, все друзья прекрасно знают, кто отец Софьи – Абрам Моисеевич, а ее мать Адель Самуиловной зовут. Пришлось вызывать милицию, сумасшедшую увезли в отделение. Нас тогда всех словно бетонной плитой придавило. Ребенка несчастного хороним, надо же было этой психопатке объявиться. Представляете, какой кошмар?

Я молча кивнул.

– А спустя пару месяцев после похорон мать Сонечки позвонила Якову Ароновичу и попросила: «У Сонюшки была всего одна подруга, Валерия Пименова, девочки были очень близки. Лерочке сейчас очень плохо. Нельзя ли сделать для нее бесплатным посещение зала? Она любит и понимает музыку, я хочу вывести ее из депрессии. Лера нам с мужем как дочь. Она сирота, тратить много не может, а билеты дорогие, от нас же с мужем брать материальную помощь Лера категорически отказывается». Директор мгновенно выписал Пименовой пропуск в ложу, и та стала регулярно посещать концерты. Мы ее сразу полюбили, считали своей. Такая милая, приветливая, всегда вежливая, спрашивала о наших делах, помнила, когда у кого день рождения, приносила сувенир в подарок. Вон видите, на стене у календаря…

Я посмотрел: на крючке на витом золотом шнурке висел розовый плюшевый зайчик, его передние лапки держали шоколадное сердце, на котором было написано «С днем рождения, тетя Фира».

– Симпатично, правда? – грустно улыбнулась кассирша. – Неделю назад она ко мне забежала, такая веселая, даже возбужденная. Я у нее спросила: «Лерочка, ты влюбилась, что ли? Прямо сияешь вся!» И услышала в ответ: «Некогда мне, тетя Фира, глупостями заниматься, любовь-морковь меня не интересует. Но вы правы, случилась большая радость – я закончила важное дело, выхожу на финишную прямую. Очень долго ждала и вот, наконец, удалось завершить, возникла полная ясность, все вместе сложилось». Валерия вообще-то о себе ничего не рассказывала, но видно было, что семьи у нее нет. Женщина с мужем и детьми не станет одна каждые выходные музыку слушать. И о службе Пименова не распространялась, только обмолвилась как-то, что работает в вузе. Поэтому, услышав о завершении какого-то дела, я подумала об аспирантуре и спросила: «Кандидатскую написала?» А она засмеялась: «Нет, тетя Фира, целая докторская получилась». Потом неожиданно обняла меня и шепнула: «Я вас очень люблю». На нее это совсем не похоже, Лерочка всегда держала дистанцию. И вдруг такой порыв. Прямо как попрощалась со мной.

– На каком кладбище хоронили Соню? – поинтересовался я.

– В Подмосковье, около деревни Бантик. Погост уже закрыт, но у отца Сонечки там родня лежит, и он добился разрешения дочь в могилу к бабушке захоронить. Название мне из-за нелепости запомнилось. Смешно ведь – деревня Бантик… – ответила Эсфирь Моисеевна. – Как жаль Валерию! А кто ее хоронить будет? У нее ведь, похоже, никого из близких нет. Надо будет Якову Ароновичу о смерти Пименовой рассказать…

Кассирша встала.

– Пойдемте, Иван Павлович, я вас посажу в ложу, в кресло Лерочки, послушаете Брокен.

Амалия играла сорок пять минут. Во втором отделении был заявлен другой, неизвестный мне исполнитель, перед фамилией которого в программе шел целый список званий лауреата разных конкурсов, но я не захотел портить впечатление от Брокен и покинул концертный зал. Часы показывали восемь вечера. До дома Надежды Васильевны Пименовой было рукой подать, и я, перестав трястись от стресса, подумал, что еще не слишком поздно для визита. Конечно, не очень прилично заявляться к пожилой даме без звонка, но я попробую ей понравиться. Только надо сначала заглянуть вон в тот цветочный магазин, а затем зайти в кондитерскую.

Вооруженный букетом из роз и коробкой с пирожными, я позвонил в дверь и услышал скрипучий голос:

– Кто?

– Иван Павлович Подушкин, – представился я.

– Убирайтесь.

– Будьте любезны, впустите меня.

– Пошел вон!

– Мне очень нужно побеседовать с вами, много времени я не отниму.

– Уходите, иначе полицию вызову.

Я вынул удостоверение частного детектива, раскрыл его и поместил напротив глазка.