Золотое правило Трехпудовочки - Донцова Дарья

Акимов отвел глаза в сторону.

– Понятия не имею. Она невероятно расстроилась, плакала, бормотала что-то про божью кару.

– Ваша жена была религиозна? – поинтересовалась я.

Акимов посмотрел в окно.

– Большинство врачей, даже циники-хирурги, рано или поздно говорят себе: Господь есть. Иначе как объяснить факт выздоровления некоторых безнадежных больных и смерть тех, кто явно шел на поправку? Но Степа всегда повторяла: «Я верю исключительно в антибиотики и передовые методы лечения». Нет, она не была воцерковленным человеком. Очень часто родители вешают на кровать больного ребенка иконку, а уж если необходима операция, тут все в ход пустят: повесят на шею крестик, талию обмотают поясом с молитвой. Степа была категорически против этих невинных манипуляций, увидит образ в палате и говорит: «У нас не храм и не ваша личная спальня. Уберите это. Вместо того чтобы деньги на свечи и службы тратить, лучше купите ребенку хорошие книги, больше толка будет».

Поймите, Степа любила детей, но она считала, что болезнь – это работа, с ней надо справляться засучив рукава, а не плакать, полагаясь на божью волю. Она была очень сильной, несгибаемой, с жесткой позицией по ряду вопросов. Я всегда просил ее: «Милая, не высказывайся. В особенности если дело касается тех, кто обречен с рождения».

– То есть? – не поняла я.

Николай махнул рукой.

– Вечный вопрос медицины. Стоит ли продлевать жизнь безнадежным инвалидам? Есть ли смысл выхаживать ребенка с тяжелым параличом или глубоким поражением мозга? Надо ли поддерживать растительное существование малыша в коме? Может, милосерднее отключить аппараты? Понимаете, иногда на свет рождаются слепоглухонемые дети, уроды в медицинском понимании этого слова. Какая судьба ожидает человека без рук? Он полностью зависим от родителей. А если те умрут? Социальный интернат – не самое светлое место на земле. Степанида очень возмущалась, говорила, что люди с тяжелыми заболеваниями, алкоголики, наркоманы и пожилые пары не имеют права обзаводиться детьми. Это приведет к вырождению человечества. У древних греков не было понятия совести, в Спарте больных младенцев скидывали со скалы. До двадцатого века смертность среди новорожденных пугала своим размахом. Врачи не имели понятия ни о сульфамидных препаратах, ни об антибиотиках, отсутствовали томографы, узи, фармакология находилась в зачаточном состоянии, опиум считался невинным обезболивающим. Скарлатина, дифтерит, ложный круп, корь, ветрянка – все было смертельно. Выздоравливали лишь дети с сильной иммунной системой. С другой стороны, не было достойных противозачаточных средств, женщины рожали по десять-двенадцать детей. Слабые погибали, крепкие оставались, происходил естественный отбор, человечество делалось более стойким. А сейчас? В семье чаще всего один малыш, он может родиться больным, его спасут, он останется жить, принимая постоянно таблетки, родит ребенка, а тот будет еще слабее.

– Где-то я уже слышала о желании сделать человечество чистым по крови и стерилизовать евреев вместе с неарийцами, – возмутилась я. – Сдается мне, эту мысль постоянно доносил до ушей немцев министр фашистского правительства Геббельс. И если вы считаете, что человеку, лежащему в коме, нужно отключить аппараты, вспомните о случаях, когда больные просыпались после десяти лет сна! Для вас он безнадежный больной, а для матери любимый ребенок.

Николай снисходительно посмотрел на меня.

– Из комы выбираются единицы, поэтому о них и сообщают в новостях. И эти дети никогда не станут нормальными. Я знаю ситуацию изнутри, вижу матерей, которые таскают на себе безнадежных инвалидов. У нас регулярно лечился Андреев с поражением спинного мозга. Он родился таким, мать не бросила мальчика, обихаживала, простите, живой труп. Ни малейшего прогресса за десять лет. Андреев даже маму не узнавал. Слава богу, он умер, а если б и дальше жил? Ну и кому от такого ребенка счастье? Давайте прекратим этот разговор, мы забрели в такую чащу, что рискуем не выйти.

В кабинет заглянула девушка.

– Простите, Николай Романович, приехал Огнев, он в переговорной.

Акимов встал.

– Это очень щедрый спонсор, занятой человек, уж извините, я не могу его заставлять маяться в ожидании. Если прояснил вам ситуацию – очень рад. Коли остались еще вопросы, посидите в нашем кафе, я освобожусь часа через полтора, сами понимаете, спонсор в наши времена главнее всех.

Я встала, и мы вместе покинули кабинет. Николай Романович поторопился к лифту, а я пошла искать туалет и обнаружила его в тупике около двери с надписью «Склад № 2».

Если хотите узнать, как обстоят дела на фирме, не смотрите на убранство зала для совещаний, а зарулите в местный сортир. Вот там вы мигом поймете, устойчиво ли материальное положение конторы. Если перед вашим взором предстанет треснувшая раковина, надколотое зеркало, ржавые трубы, а в кабинке не окажется ни бумаги, ни крючка для сумки, ни дезодоранта, то, вероятно, руководству предприятия наплевать на сотрудников либо у него нету денег на оборудование приличного туалета.

Туалет в больнице Акимова выглядел достойно. Кругом царила чистота, к стене крепилась коробка с одноразовыми бумажными сиденьями, на дверце висело устройство, время от времени фыркающее дезодорирующим средством, нашлось и крепление для сумочки, а пипифакса было целых три рулона: один висел на стене, два стояли на крышке бачка.

Не успела я закрыть защелку, как в предбаннике раздались шаги, до моих ушей долетело всхлипывание и бормотание:

– За что? Почему я? Чем провинилась? Не могу, не могу…

Следом я услышала рыдания, скрип, из-под двери подул ветер.

– Ой, высоко, – простонала невидимая женщина, – ой, страшно. Ой, прости меня, мама!

Быстрым движением ноги я пнула дверцу и вылетела в пространство у рукомойников. Большое окно было раскрыто, на подоконнике головой вниз лежала стройная женщина, она медленно ползла наружу.

– Стой! – заорала я и вцепилась незнакомке в ноги. – Немедленно вернись! Вот дура!

Хорошо иметь объем талии шестьдесят сантиметров, но и в тучности есть свои преимущества. Девушка, замыслившая самоубийство, едва ли весила сорок пять кило, поэтому я без особых усилий втянула ее назад, захлопнула раму и злобно спросила:

– С ума сошла? Ничего лучше не придумала?

Незнакомка широко раскрыла карие глаза и зашептала:

– Сыночек умер… да… должен… но… он…

Я растерялась, потом обняла бедняжку, та уткнулась в мое плечо и разрыдалась. Как можно утешить мать, потерявшую ребенка? Нет таких слов на свете.

Я стала гладить девушку по спине и бормотать:

– Ну-ну, он теперь ангел, его взял к себе Господь. Говорят, Бог забирает самых лучших, не позволяет им грешить, балует в раю.

Девушка подняла голову.

– Он жив! Понимаешь? Жив!

– Твой малыш? – окончательно растерялась я. – Чего тогда в окно вывесилась?

– Его держат в палате, – шептала незнакомка, – говорят, что он выживет. Спасибо, нас взяли в программу, я приготовилась на сегодня. А у них главная умерла! Ой, умерла! Без нее они растерялись. О-о-о! Лучше умереть. Я не могу его оставить и жить с ним не могу. Да, да! Лариса! Лариса! Лариса.

Я прислонилась к стене.

– Хочешь, чтобы я сбегала за Ларисой? Пошли вместе, одну тебя я не оставлю.

– Меня зовут Лариса, – неожиданно нормальным тоном представилась незнакомка.

– Таня, – ответила я.

– У тебя есть дети? – спросила Лариса.

Мне очень хотелось увести ее подальше от злополучного окна, поэтому я лихо соврала:

– Да.

Бездетная женщина никогда не сможет понять ту, у которой подрастает малыш. Лариса могла утратить ко мне доверие, снова перевеситься через подоконник и свалиться вниз быстрее, чем я охну. Хотя ей потребуется некоторое время, чтобы распахнуть раму, я определенно опять ее удержу. Но ведь окон-то в здании полно. Ларису необходимо успокоить. Многие потенциальные самоубийцы, выпив под влиянием горькой минуты снотворное, вдруг понимают, какую совершили ошибку, и звонят в «Скорую». Но если Лариса выбросится из окна, у нее не будет вариантов. Моя задача образумить ее и передать в руки врачей.

– Здоровые? – спросила Лариса.

Я кивнула.

– Ну тогда ты меня осудишь, – всхлипнула она.

– У меня больная племянница, – живо соврала я, – совсем плохая.

– Лежачая? – встрепенулась Лара.

Мне пришлось подтвердить.

Девушка схватила мою ладонь ледяными пальцами.

– Пошли, здесь есть место тайное.

Новая знакомая отлично разбиралась в хитросплетениях коридоров «зефирки», она привела меня в небольшую каморку, набитую хламом, села на колченогий стул и похлопала рукой по скособоченной табуретке:

– Плюхайся. Это офис тетки с косой.

Я тут же пожалела, что покорно отправилась с Ларисой, а не отвела ее на пост, где дежурит медсестра.

– Думаешь, я того, ку-ку? – хмуро спросила Лара. – Крыша съехала, вот и бросилась к окну? Тетя с косой – это смерть, я с ней здесь, в чулане, об услуге договорилась, да несчастье стряслось. Как мне теперь жить? Что делать?