Я, Мона Лиза - Калогридис Джинн

Несмотря на большое расстояние, я разглядела, что лицо его искажено в истерике. Схватив камень, он готовился швырнуть его, но тут к нему подошел стражник и угрожающе поднял меч.

А я высунулась со второго этажа и крикнула:

— Остановитесь, оба!

Стражник и отец замерли и уставились на меня. Зеваки тоже. Отец опустил руку, стражник — меч. Я не представляла, что сказать.

— Со мной все в порядке, — прокричала я, ужасаясь тому, что приходилось обсуждать личные дела на виду у всех. Уличный шум вынуждал меня перейти на громкий крик. — Если любишь меня, отец, то не противься этому.

Отец выронил камень и в гневе обхватил себя руками, словно пытаясь удержать клокотавшую внутри ярость, но потом снова поднял руки и замахал ими.

— Они все забрали, разве ты не понимаешь? — взвыл он как безумец. — Они все забрали, теперь и ты им понадобилась. Мне никогда не позволят вернуть тебя.

— Умоляю… — Я так сильно наклонилась из окна, что Лаура бросилась придерживать меня за талию. — Умоляю, позволь мне быть счастливой.

— Останешься с ним, — кричал отец, — вот тогда и хлебнешь настоящего горя! — Это не было угрозой, его слова означали только скорбь. Он протянул ко мне руку и с нежностью погладил воздух, словно дотронулся до моей щеки. — Лиза, — позвал он, — моя Лиза! Что мне делать, чтобы ты услышала меня?

В то утро, когда покинула родной дом, я собрала всю свою ненависть к отцу, чтобы у меня появились силы уйти. Я напомнила себе, как давным-давно он ударил маму, чем вызвал ее болезнь; как заставил маму поехать к Савонароле, что и привело ее к смерти; как, что было хуже всего, предал ее память, став сторонником ее убийц.

А теперь я видела перед собой лишь несчастного человека, который безумно обо мне беспокоился и потому кричал принародно до хрипоты без всякого стеснения. Я невольно вспомнила безоговорочную любовь в его глазах, когда он упрашивал маму поехать к фра Джироламо, надеясь, что, быть может, она излечится. Я невольно подумала о тех ужасных страданиях, которые он, должно быть, вынес, осознав, что его увещевания привели маму к смерти.

— Прошу тебя, — закричал он, все еще протягивая руку, словно мог до меня дотронуться, — здесь мне тебя не защитить! Тебе грозит опасность, большая опасность. — Он тихонько застонал. — Пожалуйста, пойдем домой.

— Не могу, — ответила я. — Слезы капали из моих глаз прямо на мостовую. — Ты ведь знаешь, что не могу. Дай мне свое благословение, и тогда мы сможем тебя принять, и ты порадуешься вместе с нами. Все очень просто. — Мне действительно казалось, что это просто: отцу лишь нужно было подняться, войти во дворец, принять наш брак и обнять нас, и тогда мое счастье было бы безусловным. Прошу тебя, отец. Зайди в дом, поговори с моим мужем. Он опустил руку, поняв, что проиграл.

— Дитя… вернись домой.

— Не могу, — повторила я таким тихим голосом, что на этот раз он не мог меня услышать.

Но он понял по моему тону, что я сказала, постоял еще немного, молчаливый и грустный, а после взобрался к себе в повозку. Стиснув зубы от невыносимой боли, он прикрикнул на лошадей и в гневе уехал.

Лаура закрыла ставни, а я тем временем промокнула глаза тонким рукавом и без сил опустилась в кресло.

С таким радостным нетерпением ожидала я встречи с Джулиано и так боялась, что мой побег не удастся, что совсем забыла, как люблю отца. А он, несмотря на учение Савонаролы, на растущее недовольство правлением Пьеро, не забыл о своей любви ко мне. Я же почему-то упустила из виду, что, ранив его, в первую очередь причиню боль себе.

Лаура поднесла мне бокал с вином, но я, отмахнувшись, поднялась. Бедный Джулиано вытерпел неприятнейшее столкновение с моим разъяренным отцом. Будто мало ему неприятностей — сначала пришлось добиваться разрешения на наш брак у Пьеро, потом думать, как получить одобрение у другого брата, Джованни. Но что сделано, то сделано, и я могла только одним способом приободрить моего молодого мужа: сосредоточиться на радости от того, что мы вместе. Я взглянула на взволнованную Лауру.

— Где спальня новобрачной?

Служанка слегка растерялась. День ведь еще не кончился.

— Здесь, мадонна. — Она указала на дверь, ведущую во внутренние покои.

— В спальне Лоренцо? — ужаснулась я.

— Мессер Пьеро не смог здесь спать. Ваш муж, как вы знаете, был любимцем у своего отца, и, думаю, его утешало то, что он занял отцовские покои. Он спит здесь с тех пор, как умер мессер Лоренцо.

Я позволила Лауре проводить меня в спальню. Комната оказалась просторной, украшенной великолепными картинами, со светлым мраморным полом. В то же время по сравнению с остальными покоями дворца в ней больше чувствовался спартанский дух. Мне показалось, что, как и в предыдущей комнате, отсюда убрали много ценных вещей и спрятали в другом месте.

Призрак Лоренцо здесь сегодня отсутствовал. Кровать была усыпана розовыми лепестками, наполнявшими комнату чудесным ароматом. На столике стоял кувшин с темно-красным вином и два золотых бокала с тонкой гравировкой, а также тарелка с миндалем и засахаренными фруктами.

— Помоги мне раздеться, — обратилась я к Лауре. Если служанку и удивила моя просьба, она умело это скрыла. Лаура сняла с моей головы шапочку, расшнуровала рукава и лиф; я переступила через тяжелое платье и смотрела, как девушка складывает его и убирает вместе с остальными вещами в полированный темный шкаф, где хранилась одежда Джулиано. На мне теперь ничего не было, кроме сорочки, тонкой и прозрачной, как паутинка. Дзалумма хорошо постаралась, готовя меня к свадебной ночи, но я, тем не менее, с трудом справлялась с нервами.

— Мне хотелось бы теперь побыть одной, — сказала я. — Передай мужу, что я жду его здесь.

Уходя, служанка тихонько прикрыла за собой дверь.

Я подошла к столу, налила немного вина в бокал и сделала маленький глоток. Я долго наслаждалась его вкусом, пытаясь пробудить в себе чувство радости и удовольствия, чтобы как следует встретить Джулиано. Рядом с кувшином лежал маленький бархатный кисет. Я взяла его в руку и почувствовала внутри какой-то твердый предмет. «Драгоценность, — подумала я, — подарок новобрачного невесте», — и улыбнулась.

Стоя у стола, я не могла не заметить, что одна вещь на нем была не на месте, словно хозяину спешно понадобилось уйти, и он бросил на стол недочитанное письмо со сломанной зеленой печатью. Я бы не стала обращать на него внимание, но, едва взглянув на развернутый лист, заметила знакомый почерк, поэтому отставила бокал и взяла письмо в руки.

Ни подписи, ни имени получателя в нем не было.

«Я благодарен за Вашу готовность освободить меня от официального поручения отыскать кающегося грешника — того самого, которого Ваш отец называл «третьим». Но мой внутренний долг велитмне продолжать поиски, несмотря на малую вероятность того, что этот человек до сих пор жив.

Все мои попытки склонить Милан на Вашу сторону потерпели неудачу. Вот истинные обстоятельства смерти герцога Джованни Галеаццо: убийцы действовали по приказу его дяди Лодовико Сфорца, который, даже не выждав положенного траура после кончины своего брата, успел объявить себя герцогом, несмотря на существование законного наследника, младшего сына Джованни Галеаццо. Теперь, когда Лодовико у власти, Милан не настроен к Вам дружественно. Я узнал об этом от самого нового герцога, который мне полностью доверяет. Он настроил против Вас и Карла, и его посланников и теперь готовится предать Вас в надежде завладеть обманным путем еще большей властью.

Недоверие герцога к Флоренции — результат многолетней терпеливой работы его советников и некоторых союзников. Этот факт, а также мое собственное расследование привели меня к неоспоримому заключению, что на нашего Лодовико влияют те, кто связан с «плаксами»».

Последнее предложение меня испугало и смутило. «Плаксы» были искренними, хотя и чересчур рьяными христианами. Да, действительно, Савонарола верил, что король Карл избран самим Богом, чтобы наказать Италию за ее греховность, но зачем кому-то понадобилось влиять на герцога Миланского? И каким образом автор письма пришел к заключению, что во всем виноваты «плаксы», если какой-то советник настраивает Лодовико против Флоренции?

Но больше всего меня заинтриговал почерк — четкий, без малейшего наклона, с длинными «д» и «у», маленькими и толстыми «п». Орфография хромала. Прошла минута, прежде чем я, наконец, вспомнила, где видела этот почерк раньше.

«Приветствую Вас, мадонна Лиза, из Милана. Наш любезный Лоренцо заказал мне написать Ваш портрет…»

Я услышала, что открылась дверь, и не успела вернуть письмо на стол, как появился Джулиано.

Бросив на него виноватый взгляд, я отметила сразу две вещи: во-первых, он вошел с натянутой улыбкой, хотя только что пережил неприятную перепалку с моим отцом; во-вторых, эта искусственная улыбка сразу исчезла, стоило ему увидеть меня в прозрачной сорочке — глаза его округлились и рот раскрылся от восхищения; и, в-третьих, он заметил письмо в моей руке, и над первыми двумя эмоциями тут же возобладали тревога и раздражение на самого себя.