Я, Мона Лиза - Калогридис Джинн

Среди всей этой сутолоки я вдруг начинаю сознавать, что огромная туша, привалившаяся ко мне слева, — не кто иной, как фра Доменико. Я пытаюсь отстраниться с отвращением и ненавистью, но безликие тела еще сильнее принимаются толкаться, и я уже не могу шевельнуть ни рукой ни ногой.

— Отпустите его! — кричу я, сама не ожидая этого от себя и не понимая собственных слов. Их смысл доходит до меня только позже, когда я замечаю своего Джулиано, перекинутого через широкую спину монаха, его голова болтается где-то у колен Доменико, лица я не вижу.

Терзаемая ужасом, теряя силы под напором толпы, я вновь кричу, обращаясь к фра Доменико:

— Отпустите его!

Но монах-здоровяк, кажется, глух и нем. Он смотрит прямо перед собой, на кафедру проповедника, а Джулиано, все еще вися вниз головой, поднимает ко мне лицо с горящими щеками.

— Все повторяется, Лиза, разве ты не видишь? — Он ободряюще улыбается. — Все повторяется.

Я очнулась в холодном поту, под причитания Дзалуммы, стоявшей надо мной. Видимо, я кричала во сне.

С этой минуты я почувствовала себя как Савл в Дамаске: чешуя спала с моих глаз[15], и я больше не могла притворяться, что ничего не вижу. Положение Джулиано и его семьи было в высшей степени шатким.

Флоренция находилась на краю пропасти, и я с нетерпением ожидала, когда же начнутся перемены к лучшему, понимая, что их вообще может не быть.

Как только чуть рассвело, я написала еще одно письмо, тоже состоящее из одной-единственной строки.

«Назначь место и время — если только ты от меня не отказался. В любом случае я скоро к тебе приду».

На этот раз я даже Дзалумме не открыла его содержание.

Прошла неделя. Отец, с удовольствием сообщавший мне о всех промахах Пьеро де Медичи, принес свежую новость: в наш город прибыл один из посланников Карла и потребовал от синьории, чтобы та позволила французскому королю свободно проехать через Флоренцию. Ответ ожидался немедленно, так как король уже был на подходе.

Но синьории нечего было сказать — ее члены были обязаны вначале получить положительный или отрицательный ответ от Пьеро, а тот, под напором противоречивых советов, не сумел сразу ответить.

Возмущенный посланник уехал ни с чем. Не прошло и дня, как из Франции изгнали всех флорентийских купцов. Сразу закрылись все лавки на виа Маджио, торговавшие только французскими товарами.

— Людям нечем кормить свои семьи, — заявил отец.

И в самом деле, с тех пор как дела отца пошли плохо, мы были вынуждены жить на скудном рационе, отказавшись от мяса. Его рабочие — стригали, чесальщики и ворсильщики, прядильщики и красильщики — уже голодали.

И во всем был виноват Пьеро де Медичи. Опасаясь восстания, он удвоил количество стражников, которые несли караул у здания правительства, Дворца синьории, а также защищали его собственный дом.

Я терпеливо выслушивала сетования отца, недовольства домашних слуг и оставалась равнодушной.

Даже Дзалумма однажды, внимательно взглянув на меня, сказала:

— Сейчас такое время, что небезопасно считаться другом Медичи.

Мне было все равно. У меня созрел план, и в скором времени он должен был осуществиться.

В конце октября Пьеро, перестав, наконец, слушать своих советников, отправился на три дня на север в сопровождении всего нескольких друзей. Он держал путь в крепость Сарцану, где остановился Карл со своей армией. Вдохновленный примером покойного Лоренцо, который однажды в одиночку отправился к королю Фердинанду и только своим обаянием сумел отвратить войну от Неаполя, Пьеро надеялся, что его храбрый поступок подобным образом спасет Флоренцию от судьбы Рапалло.

С отъездом Пьеро синьория почувствовала свободу, и начала высказываться против правителя Флоренции еще более открыто. На север за Пьеро последовали семеро лазутчиков, с поручением догнать его и следить за каждым шагом. Им также были даны инструкции сообщить королю Карлу, что Флоренция готова приветствовать французов, что бы там ни говорил Пьеро.

К четвертому ноября каждый житель знал, что Пьеро без особых уговоров передал Карлу крепости Сарцану, Пьетро-Санта и Сарцанелла. Отец пришел в ярость.

— Сотня лет! — бушевал он, ударив кулаком по столу так, что зазвенели тарелки. — Сотня лет нам понадобилась, чтобы завоевать те земли, которые он потерял за один день!

Синьория гневалась не меньше. За тем же ужином я узнала, что Пьеро должен поручить небольшой группе посланников встретить Карла в Пизе. Пьеро среди них не будет, зато будет фра Джироламо Савонарола.

От таких новостей у меня закружилась голова, но я была тверда в своем решении и не изменила плана.

Восьмого ноября я выехала из дома одна, не взяв с собой Дзалумму под выдуманным предлогом ее нездоровья. Отец, как все добропорядочные флорентийцы, по субботам с утра посещал городские бани.

Возница отвез меня на другой берег Арно по древнему Понте Веккио. Некоторые лавки были закрыты из-за французских запретов, зато другие гордо выставили свои товары, несмотря на неминуемое вторжение. На мосту было полно всадников, пеших и карет вроде моей.

Наконец мы приехали на рынок, по четырем сторонам которого стояли церкви, — на рыночной площади было не так людно, как обычно, но все же жизнь бурлила. Оранжевый кирпичный купол Брунеллески завис в небе рядом с башней Дворца синьории. По площади кружили домохозяйки со служанками и мужчины, явившиеся сюда побриться. На мне было простое темное платье, на шее — топаз. А за лифом я припрятала на счастье золотые медальоны. Я несла с собой корзину, которую Дзалумма всегда вешала на руку; в этот день я выстлала дно тканью.

Я шла среди брадобреев с их блестящими бритвами и чанами, полными пиявок, аптекарей, торговавших порошками и мазями, зеленщиков, нараспев предлагавших свежий товар, булочников с их корзинами теплого ароматного хлеба…

А впереди уже виднелась мясная лавка, над дверью которой висели вниз головой ощипанные куры и освежеванные кроличьи тушки.

Ни разу это знакомое место не казалось мне таким странным.

Прежде чем выйти из кареты, я сказала вознице, что собираюсь зайти к мяснику, хотя мы уже несколько недель не заглядывали в его лавку, и велела ждать меня возле прилавков с зеленью. Возница остановил лошадей и даже не взглянул в мою сторону, когда я выбралась из кареты и направилась к мясной лавке, которая, так уж случилось, была не видна с его места.

Как все просто оказалось — так быстро, так легко и так страшно. Мясник был хорошим человеком, богобоязненным, но времена выдались трудные, и у него тоже была своя цена, пусть даже он и заподозрил источник, откуда ему достался кошелек золотых флоринов.

Когда я подошла, он о чем-то весело беседовал с молодой женщиной, которую я часто встречала на рынке, хотя мы и не были официально знакомы. Ее милое лицо залилось румянцем, когда она поднесла ладошку ко рту, пытаясь скрыть отсутствие переднего зуба.

Заметив меня, мясник перестал улыбаться и быстро завернул в тряпицу толстый бычий хвост.

— Приятного аппетита, монна Беатриче. Пусть это мясо пойдет на пользу вашему мужу. Храни вас Господь! — Он повернулся к другой покупательнице. — Монна Чечелия, простите, но у меня сейчас срочное дело. Вас обслужит Раффаэле…

Его сын отложил в сторону тесак и вышел вперед, чтобы обслужить покупательницу, а мясник тем временем произнес гораздо громче, чем следовало бы:

— Монна Лиза, в лавке у меня хранится несколько кусков превосходного жаркого. Вы можете выбрать. Прошу вас…

Он повел меня за тряпичную занавеску, запятнанную коричневыми отпечатками рук, в глубину лавки. К счастью, там было темно, поэтому я не могла разглядеть развешанные туши, но слышала кудахтанье кур в клетках, а запах крови и помета был настолько силен, что пришлось заткнуть нос.

До выхода было несколько шагов. Оказавшись на солнце, я увидела, что подол моих юбок пропитался кровью, она вытекала по теплым плитам из лавки. Но я не успела, как следует расстроиться, сразу увидев неподалеку поджидавшую карету — черную, без каких-либо гербов на дверцах. Но я все равно узнала возницу, который приветливо улыбался мне.

Несколько шагов, отделявших меня от кареты, показались бесконечно долгими. Я почему-то была уверена, что обязательно поскользнусь и упаду. Тем не менее, я благополучно добралась до экипажа. Дверца раскрылась, и благодаря чуду, волшебству я оказалась внутри, рядом с Джулиано, швырнув корзинку под ноги.

Возница прикрикнул на лошадей, колеса заскрипели, и мы с грохотом поехали на хорошей скорости, уносясь от мясника, от ожидавшей меня кареты, от моего отца и родного дома.

Джулиано был великолепен, идеален, как на картине. На нем была праздничная безрукавка из алого бархата, вышитая золотой нитью, у горла поблескивал огромный рубин. Мой любимый смотрел на меня во все глаза, словно на какое-то экзотическое, невероятное создание, хотя в ту минуту волосы у меня ниспадали на плечи под прозрачной черной вуалью и на мне было простое темное платье с выпачканным кровью подолом.