Я, Мона Лиза - Калогридис Джинн

Я, не говоря ни слова, взяла картину, и мы молча поехали на площадь Синьории. Франческо все еще пребывал не в духе.

Из-за облаков, затянувших все небо, ночь была беззвездной и безлунной, но, приближаясь к заполненной площади, я разглядела свечение. Когда наша карета выкатила прямо перед Дворцом синьории, я повсюду увидела факелы: они освещали высокую платформу, где сидел пророк со своей армией ряженных в белое ребятишек; они озаряли с двух сторон въезд на площадь; они светили в руках зрителей и окружали со всех четырех сторон огромный Костер тщеславия. Все окна дворца, все окна верхних этажей окружающих домов были озарены свечами, выставленными на подоконники людьми, которые глазели оттуда на зрелище.

Мы с Франческо вылезли из кареты и присоединились к тем, кто стоял перед костром. Муж занимал важный пост в правительстве, поэтому, когда его узнали, перед ним тут же расчистилась дорога и мы оказались в первом ряду. Костер представлял собой массивное деревянное сооружение — размером с двухэтажную лавку или скромный купеческий дом, — состоящее из восьми ярусов, сколоченных друг с другом по принципу лестницы, так что ребятишки могли легко взобраться по ней на самую верхушку. На последнем ярусе находилось набитое соломой чучело толстого короля карнавала с раскрашенной холщовой головой. Раньше на празднествах лицом он напоминал благосклонного монарха, теперь же это был мрачный демон с налитыми кровью глазами и торчащими изо рта клыками.

На некрашеных деревянных ступенях были свалены сокровища, собранные за последние месяцы маленькими «херувимами»: золотые ожерелья, горы жемчуга, ворохи вышитого бархата, атласа и шелковых шарфов, золоченые ручные зеркальца, серебряные расчески и щетки, плетеные золотые сеточки для волос, отделанные бахромой гобелены, персидские ковры, вазы и керамика, скульптуры и картины. Статуи Зевса, Марса, Аполлона, Эроса, Афины, Геры, Артемиды, Венеры и Геракла, символа Флоренции. И множество картин на деревянных досках, холсте, камне, этюды на бумаге, выполненные серебряным карандашом, красным мелком, обычным карандашом и чернилами. Все эти крамольные вещи были собраны по одному принципу: языческая тематика и обнаженная натура. Меня охватило то чувство, которое я впервые испытала, войдя в кабинет Лоренцо: благоговейный трепет перед таким богатством и красотой.

Зазвучали фанфары, заиграли лютни. Франческо подтолкнул меня локтем, кивнув на картину, которую я продолжала держать в руках.

Я подошла к костру вместе с остальными знатными гражданами, стремящимися публично продемонстрировать свое благочестие. Все ярусы оказались забиты предметами искусства; доски, из которых они были сколочены, пропитали скипидаром; я отвернулась от удушающих паров и пристроила портрет Наннины бочком между парой высоких тяжелых подсвечников из бронзы, отлитых в виде обнаженных женщин с простертыми вверх руками.

Повернувшись от незажженного костра, я кого-то задела и, подняв взгляд, увидела грозного старика во всем черном до самой шеи. Узнав его, я остановилась. Он разменял шестой десяток; бледное раздувшееся лицо, глаза с покрасневшими веками, висящий двойной подбородок.

«Сандро», — прозвучал у меня в голове голос Леонардо, и я сразу представила себе этого человека на несколько лет моложе, когда он подносил ко рту ножку жареной перепелки, при этом усмехаясь и шутя: «Увы, милая пичуга…»

Сейчас Сандро не улыбался, в его измученных глазах я увидела при свете мигающих факелов безграничную скорбь.

Он смотрел на меня и не узнавал, все его внимание поглотила картина, которую он судорожно сжимал в руках. Там была изображена женщина, стройная, длинноногая, с жемчужно-белой кожей. Она была обнажена, если не считать того, что одну ее грудь прикрывала прядь янтарных волос. Правую руку женщина воздела к недорисованному небу.

Художник в последний раз с горечью и нежностью взглянул на картину, а затем в приступе решимости отбросил ее, зашвырнув на ближайший ярус, прямо поверх урны, где она покачалась, грозя соскользнуть.

Я посмотрела, как Сандро скрылся в толпе, и вернулась к мужу.

Под звон колокола на башне дворца четверо предводителей детского войска спустились с платформы и взяли в руки горевшие факелы. Пучки соломы и щепы были заранее разложены с четырех сторон лестницы: два в центре и два по краям.

Затрубили трубы, запели лютни, зазвенели металлические тарелки, и толпа стихла, когда одетые в белое мальчишки собрались возле пророка и дружно запели своими прелестными высокими голосами церковный гимн.

Солома занялась быстро, в небо взвились черные клубы дыма. Деревянные доски разгорались медленнее, источая острый запах смолы; сокровища начали тлеть, выпуская тонкие струйки черного дыма.

Целых два часа я стояла рядом с Франческо и смотрела, как горит костер; на моих глазах жемчужная богиня Боттичелли почернела и растаяла. Вначале я притоптывала, чтобы согреться, но когда верхние ярусы обуглились и рухнули, пламя с гулом метнулось вверх. Я перестала кутаться в накидку, щеки у меня так разгорелись, что я начала прижимать к ним ладони, пытаясь их остудить.

В конце концов, жар от костра вынудил нас отодвинуться. Франческо дотронулся до моего локтя, но я какую-то секунду еще стояла на месте, словно вросла в землю. Я продолжала смотреть на гудящее пламя красно-оранжевого цвета на фоне розовеющего неба. Бесценные сокровища уже почернели и обуглились.

Я покрылась испариной, когда мы вернулись к нашей карете. Пока мы ехали домой, поднялся ветер, разнося по воздуху красные искорки пепла, которые летели, словно светлячки, и оседали на фасадах домов.

— Сегодня ночью наверняка будут пожары, — заметил Франческо.

Я ничего не ответила. Сидела, отвернувшись к окну, и смотрела, как оседает пепел, светлый и тихий, как снег.

«Пьеро намерен напасть на город. Ходят слухи, что он планирует приблизиться с севера. Самое вероятное, что он снова двинет свои силы из Сиены. Будьте готовы. Впрочем, чересчур тревожиться не стоит, у него лишь люди Орсини и отряд наемников, в общей сложности тринадцать сотен человек или около того. Этого мало.

Когда он потерпит поражение, воспользуйтесь возможностью, чтобы выбрать новый совет. «Беснующиеся» в последнее время слишком расшумелись, как и Бернардо делъ Неро со своими «серыми». Совет должен усмирить их».

В потайной монастырской студии я пересказала письмо наизусть. Салаи записывал под мою диктовку — коряво, с тягучей медлительностью, несколько раз переспрашивая. Но когда я попыталась отобрать у него ручку, он не позволил.

— Нет, монна! Ваш почерк могут узнать. — Когда, наконец, он закончил и поднялся, чтобы проводить меня, я спросила у него:

— Как ты думаешь… у Пьеро есть шансы на успех? Сумеет он снова завоевать Флоренцию?

Салаи скривился и с насмешливым видом провел пятерней по своим коротким черным кудрям.

— Мне наплевать на политику, а в военных делах я вообще не разбираюсь. Но одно знаю твердо: если кто-то захочет свергнуть этого сумасшедшего проповедника с его малолетней командой поджигателей, то я первый возьмусь за оружие и присоединюсь к нему.

— Умеешь обращаться с ножом? — спросила я, и он ухмыльнулся в ответ.

— Да я родился с ножом в руке.

Довольно неловко, стараясь не порезаться, я вынула из ножен, засунутых в лиф, кинжал Дзалуммы с обоюдоострыми краями.

Салаи скорчил гримаску.

— Как по-девчоночьи. Если вы для начала не изрежете себя на кусочки, то ваш противник успеет живот надорвать от смеха, пока вы будете извлекать на свет Божий свое оружие.

— Не смейся надо мной. Лучше покажи, как этим пользоваться.

— Леонардо бы этого не одобрил. — Он дразнил меня, потому что глаза его улыбались. — Мне ни разу не удалось уговорить его хотя бы подержать нож в руках. В таких вопросах он хуже, чем женщина.

— Но Леонардо здесь нет.

— Отличный аргумент. — Салаи рассмеялся. — Во-первых, не носите нож за лифом. Ненадежное хранилище, к тому же вы теряете время, пока достаете его оттуда. Нож носят за поясом, возле талии.

— Но я не всегда ношу пояс.

— А теперь будете носить, если хотите иметь при себе оружие. Красивый широкий пояс — разве это не модно? Просто засуньте ножик под него. Но, прошу вас, не держите нож так, словно это столовый прибор.

Я заморгала, глядя на оружие в своей руке.

— Позвольте, я покажу, — сказал он и, зайдя сзади, взял мою руку в свою.

Я держала нож крепко, напряженно; он потряс мне запястье несколько раз, пока моя хватка немного не ослабла.

— А теперь, — продолжил Салаи, — вы держите нож лезвием вниз. Нужно сделать прямо противоположное: перехватить рукоятку так, чтобы кончик лезвия был направлен вверх. Но совсем немного. Вот так.

Он повернул мою руку и направил лезвие вверх, я чувствовала ухом его теплое дыхание. От него пахло вином и льняным маслом. Я оглянулась на юношу и впервые поняла, что, несмотря на незрелость, на самом деле передо мной молодой мужчина, мой сверстник, к тому же красивый, с сильным, крепким телом. Он перехватил мой взгляд и игриво заулыбался. Я вспыхнула, смутившись оттого, что между нами пробежала искра, и отвела взгляд. Зато теперь я поняла, как Изабелла попалась на крючок.