Компромат на кардинала - Арсеньева Елена

Телевизор был у них довольно-таки старый, нагревался медленно. И Сергей все еще не верил своим ушам, пока слушал этот мягкий, чуточку бабий голос. Но вот засветился экран…

Мисюк («Зови меня просто Эмиль!») сидел в первом ряду зрительного зала ТЮЗа, совершенно там, где он сидел вчера, когда перед ним выплясывали Сережа и Майя. Он был одет в тот же, что и вчера, обтягивающий пиджак, делавший его похожим на толстую женщину, и физиономия у него была такая же бабья, обрюзгшая. Бестолковая «Ни-на» точно так же маячила слева за своим столиком, а рядом толпились Азазелка, Сперматозоид и этот, как его, «Было-десять-часов-утра». Можно, можно подумать, что запись сделана вчера, однако вчера не было на лбу у Мисюка этой громадной шишки, заклеенной толстым слоем пластыря.

Мисюк отвернулся от сидящей рядом черноволосой, коротко стриженной дамы, похожей на большую красивую змею, и посмотрел прямо в камеру, встретившись глазами с Сергеем.

Сергей выронил нож.

– Прошу прощения за свой вид, – приветливо сказал ему брудер Эмиль. – Но вчера я до глубокой ночи не мог уснуть, все обдумывал вариант сегодняшней сцены. Была даже бредовая мысль вставить туда сольный номер танцевальный, что-то вроде танго. Мне показалось, это будет недурно, именно мужское соло, ведь танго – это в принципе танец мужской, то есть начинался как чисто мужской, в Аргентине там или в Бразилии, потом уже, когда в моду начал в Европе входить, туда приплелась женская партия. Я был так увлечен этой мыслью, что даже начал танцевать, да так увлекся, что крепко налетел на косяк! – Он изящно коснулся лба. – Ну и, видимо, этот удар сыграл свою благотворную роль. Так сказать, в глазах у него помутилось, но в голове, безусловно, прояснилось. – Мисюк выставил пухлые ладошки: – Никакого танго не будет. Работаем строго по плану. А сейчас, я прошу прощения… Нам надо вернуться к работе.

Кадр сменился. Возникла ведущая «Новостей» на канале «Око Волги»:

– Вы смотрели интервью, которое буквально час назад наш корреспондент Тамара Шестакова взяла у скандально знаменитого режиссера Эмиля Мисюка, который ставит в нашем ТЮЗе спектакль «Мастер собачьего сердца» – некий гибрид по мотивам двух известных булгаковских романов. Продолжаем наш выпуск новостей…

Сергей выключил телевизор. Подобрал нож, отнес его в кухню и положил на место. Гаврюша спокойно лежал под столом, то зевая, то чихая.

«Значит, правду говорят, что собаки все чувствуют. Гаврюша чувствовал, что мне не придется…»

Не придется!

Ему не придется!

Ему не придется умирать! И ему не пришлось убивать! Поганый Мисюк жив, дай ему бог здоровья… нет, пусть его пришьют, тварь паршивую, но кто-нибудь другой. Сергей достаточно потрудился на этой ниве. Все, что мог, он уже совершил. Мавр сделал свое дело, мавр может пойти танцевать.

Попил компотику, забрался снова в постель, поджал к подбородку озябшие коленки. Облегчение было огромным, как шок. Сергей даже ничего не чувствовал, даже радоваться не мог тому, что все страшные картины, чуть не подтолкнувшие его к последней черте , мощным откатом пошли, пошли назад, в невозвратность, в невероятность.

Ох, слава богу!

Зря он, конечно, так уж злился на ту загадочную даму из купе, которая… да, вот именно. Ничего, никакого зла она ему не совершила, даже наоборот. А Майя, как всегда, права: «Всё, что ни делается, делается к лучшему!»

Нет. Не всё!

Сергей снова сел, снова засверкал глазами.

Доллары, те сто долларов. Их по-прежнему нет. И взять неоткуда.

Ладно. После того, что он сегодня испытал, уже ничего не страшно. Сегодня вечером занятия. Он придет вовремя, без опозданий, сам поработает с ребятишками и все объяснит Майе. Она должна поверить.

Но попадись ему когда-нибудь тот серый сволочуга «one dollar» и его подельник…

– Что ты прочел? – негромко спросил меня Джироламо.

– Ничего.

– Лжешь.

– Ты сам видишь, как лежат бумаги. Я пытался их разобрать, но ничего не успел сделать.

– Поклянись.

– Господом клянусь и Пресвятой Девой, вот умереть мне на этом самом месте! – спокойно произнес я.

Мало волновало меня в этот миг божье проклятие за ложь: ничего не поделаешь, каждый в чем-то грешен.

– Придется поверить. А те, которые оставались у тебя дома, ты все же успел прочесть, – произнес он, не спрашивая, но утверждая, и я понял, что сейчас глухое запирательство просто бессмысленно. Надо повести разговор похитрее.

– Не все, но кое-что. Я так понял, Серджио описывал историю разных пап и кардиналов? Александр VI и Цезарь Борджиа, Бенедикт IX, Иоанн XII, Юлий III, кардинал Ипполито д'Эсте…

Надо быть осторожнее. Про Юлия III и кардинала д'Эсте я прочел только сегодня, о них шла речь в тех обрывках, которые разбросаны по столу. А что, если Джироламо начнет их просматривать и одно из этих имен попадется ему на глаза? Что, если он поймет, что я лгу? Он не может не знать: прямая угроза Антонелле – и я буду готов сделать все. Я не только открою ему правду, но и отдам дневник.

Что дневник? Бросил его в огонь – и нет ничего. Хуже другое. Джироламо поймет, что я солгал, что я все знаю, что я подозреваю в нем и его покровителе убийц несчастного юноши… Если они заставили замолчать Серджио, к которому отец Филиппо испытывал особенную привязанность, почему будут церемониться со мной? Ведь я для них северный варвар, чужак. Случись что со мной, некому будет даже искать мой труп. Сальваторе Андреич не в счет. Я не боюсь умереть, но, если погибну, у Антонеллы и в самом деле не останется никого на свете, кроме Теодолинды, а что может почтенная дама, кроме как проливать горькие слезы над злополучной судьбой своей воспитанницы?

К счастью, господь опять помог – придал моим словам и выражению лица особую убедительность. Бросив на меня еще один подозрительный взгляд, Джироламо кивнул:

– Хорошо, если так. Твое счастье, если так! А теперь пойди и брось этот мусор в огонь. Вон, очаг еще не погас.

Я ждал чего-то подобного, но все же запнулся. Теперь стало ясно, какая участь постигла те бумаги, которые он нашел у меня! Горстка пепла в камине – вот все, что мне осталось на память о погибшем друге…

Нет. Остались записи в моем дневнике. Осталась Антонелла! И ребенок Серджио. Ради них я должен делать все, что потребует от меня этот убийца с безумными глазами.

Я так и поступил. Похоже, Джироламо остался доволен. Посмотрел насмешливо, как бы размышляя, сколь далеко может простираться моя покорность.

– Кажется, я был прав, когда говорил этому дурню: твой друг готов на все, чтобы завладеть твоей невестой! Ты готов ради нее на любые жертвы!

– Вы оскорбляете меня, сударь, – сказал я как мог спокойнее. – Если бы Серджио остался в живых, я никогда не осмелился бы поднять взор на его невесту. Но теперь, когда он убит, мой долг как друга оберегать его жену, мать его ребенка.

Ого, как исказилось его безупречно правильное лицо!

– Эта шлюха… – взрычал он, небрежно опуская, почти бросая Антонеллу на широкий стол, где только что лежали остатки письма ее покойного возлюбленного. У меня задрожало сердце: возникло такое ощущение, будто он швырнул девушку на могильную плиту, под которой покоился Серджио! Перехватил мой взгляд – и остановил мой порыв к ней, выставив стилет:

– Стой где стоишь, не то…

Она лежала как мертвая, неловко запрокинув голову. Восковое лицо, бледные полуоткрытые губы. Ни тени прежней, живой, ослепительной красоты. Она похожа на срезанный до времени цветок. Что это? Ее грудь неподвижна. Она не дышит! И это чудовище еще угрожает ей!

И тут выдержка мне изменила.

– Чего ты еще хочешь? – выкрикнул я, потеряв голову. – Вы убили Серджио! Разве этого не довольно?

И замер, устрашенный смехом, который сорвался с его темных, четко вырезанных уст. Не первый раз за сегодняшний день я подумал, что предо мною – безумец, ибо этот смех не был смехом нормального человека. Он не просто смеялся: он захлебывался от дикой, непостижимой мною радости.

– Вот теперь я верю, что ты не читал его письма! Теперь я верю!

Не читал?.. Я обвинил их в убийстве: обвинил его самого, Джироламо, и его обожаемого покровителя. Этого старого распутника! Забыв об осторожности, я выдал свою тайну. Я, можно сказать, признал, что читал письмо. А он… почему он так сказал?

Россия, Нижний Новгород, ноябрь 2000 года

– Ну и где ваш знаменитый дядя Сережа? – усмехнулся Федор, оглядывая зал, три стены которого были сплошь покрыты зеркалами. Четвертую стену покрыть было бы затруднительно, поскольку в ней находились пять окон. Да еще меж зеркал оставался дверной проем, чтобы можно было перейти в соседний большой зал прямиком, минуя коридор. – Симпатичный зальчик. И женщина симпатичная.