Артур и Джордж - Барнс Джулиан

Он пошлет Джорджу копию меморандума, не дополнит ли он что-либо. А Энсон у него попрыгает. Всякий раз, стоило ему вспомнить это долгое препирательство за коньяком и сигарами, как из горла у него вырывался неудержимый рык. Их стычка была шумной, но в целом бесполезной — будто два скандинавских лося сцепились рогами в лесу. И все-таки его шокировали самодовольство и предрассудки человека, которому следовало бы стоять выше них. И еще, в заключение, попытка Энсона напугать его историями о привидениях. Как мало главный констебль понимал своего противника! У себя в кабинете Артур достал конский ланцет, открыл его и обвел лезвие карандашом, прижав его к листу кальки. Чертеж этот, помеченный «в натуральную величину», он отправит главному констеблю и попросит его высказать свое мнение.

— Ну, вы получили свою комиссию, — сказал Вуд, когда они вечером вытащили свои кии из стойки.

— Я бы сказал: они получили свою комиссию.

— Иными словами, вы не слишком удовлетворены?

— Я не теряю надежды, что даже эти господа должны будут признать факты, колющие им глаза..

— Но?

— Но… вы знаете, кто такой Альберт де Ратцен?

— Председатель лондонского магистрата, если верить моей газете.

— Да, конечно. Конечно. А кроме того, он родственник капитана Энсона.

Джордж перечитал статьи в «Телеграф» несколько раз, прежде чем написать письмо с благодарностями сэру Артуру, и он перечитал их еще раз перед их второй встречей в «Гранд-Отеле» на Чаринг-Кросс. Крайне обескураживающим было увидеть, как тебя характеризует не какой-нибудь провинциальный грошовый писака, но самый знаменитый современный писатель. Он ощутил себя несколькими наложенными друг на друга людьми: одновременно и жертва, ищущая восстановления справедливости, и солиситор перед лицом самого высокого суда страны, и персонаж романа.

Вот сэр Артур объясняет, почему он, Джордж, никак не мог быть связан с предполагаемой шайкой уайрлийских хулиганов: «Во-первых, он убежденный трезвенник, что само по себе вряд ли может завоевать ему симпатии подобной шайки. Он не курит. Он очень застенчив и нервен. Он особо отличался в учебных занятиях». Все это было правдой, но одновременно и неправдой, лестным и нелестным, внушающим доверие и недоверие. В учебных занятиях он вовсе не отличался особо, а просто был хорошим, прилежным учеником. Диплом с отличием он получил, но второй степени, а не первой; и медаль от Бирмингемского юридического общества получил, но бронзовую, а не серебряную и не золотую. Бесспорно, он был способным солиситором, получше, чем могли стать Гринуэй или Стентсон, но именитым он никогда не будет. Точно так же по собственной оценке он не был таким уж застенчивым. А если был сочтен нервным на основании их встречи в отеле, так тому есть смягчающие обстоятельства. Он сидел в вестибюле, читал газету и начинал тревожиться, не спутал ли назначенный час, а то и день, как вдруг заметил внушительнейшего человека в пальто, который пристально его рассматривал. Как бы кто угодно повел себя под пристальным взглядом великого романиста? Джордж подумал, что оценка его как застенчивого и нервного могла быть подкреплена, если не внушена, его родителями. Он не знал, как обстоит дело в других семьях, но в доме священника взгляд родителей на детей не изменялся с той быстротой, как сами дети. И Джордж имел в виду не только себя: его родители, казалось, не воспринимали перемены в Мод, то, как она становилась все более сильной и способной ко многому. И теперь, подумав хорошенько, он усомнился, что был таким уж нервным с сэром Артуром. Ведь в момент, который должен был бы подействовать на нервы куда больше, он «с полной невозмутимостью повернулся лицом к переполненному залу суда» — разве не это бирмингемская «Дейли пост» сообщила тогда?

Он не курит. Это верно. Он считает курение никчемной, неприятной и дорогостоящей привычкой. Но никак не связанной с преступными наклонностями. Шерлок Холмс прославленно курит трубку — как и сэр Артур, насколько он понял, — но это не превращает ни того, ни другого в возможных кандидатов на членство в какой-либо шайке. Правда и то, что он убежденный трезвенник: результат его воспитания, а не принципиальный отказ от спиртного. Однако он признавал, что любой присяжный или любая комиссия могли истолковать этот факт по-разному. Воздержанность могла быть принята за доказательство либо умеренности, либо крайности. Она могла характеризовать личность, способную обуздывать свои естественные человеческие склонности, и точно так же субъекта, который не поддается пороку, сосредоточиваясь на других, более важных для него потребностях, — кого-то, помеченного бесчеловечностью, даже фанатичностью.

Он ни с какой стороны не умалял ценность и качество пера сэра Артура. Статьи с редким искусством описывали «цепь обстоятельств, которые кажутся столь необычайными, что далеко превосходят выдумки беллетристического писателя». Джордж читал и перечитывал с гордостью и благодарностью такие заявления, как: «Пока каждый и все эти вопросы не получат ответа, темное пятно не сотрется с административных анналов нашей страны». Сэр Артур обещал поднять шум, и шум, который он поднял, прокатился далеко за пределы Стаффордшира, далеко за пределы Лондона, далеко за пределы самой Англии. Если бы сэр Артур не сотряс деревья, как он выразился, то министерство внутренних дел почти наверное не назначило бы комиссию. Хотя как сама комиссия воспримет шум и сотрясение деревьев — вопрос совсем другой. Джорджу казалось, что сэр Артур отнесся к тому, как министерство внутренних дел приняло записку мистера Йелвертона, слишком уж жестко, когда писал, что он «не способен вообразить чего-либо более нелепого и несправедливого даже и в духе восточного деспотизма». Обличение в деспотизме, вероятно, не лучший способ убедить обличенных быть впредь не столь деспотичными. А затем шло формулирование улик против Ройдена Остера…

— Джордж! Прошу извинения, нас задержали.

Он стоит прямо напротив него, и не один. Рядом с ним красивая молодая женщина; она выглядит ослепительной и полностью уверенной в себе в платье зеленого цвета, оттенок которого Джордж понятия не имеет, как назвать. В этих цветовых нюансах разбираются только женщины. Она чуть улыбается и протягивает ему руку.

— Мисс Джин Леки. Мы… делали покупки. — В его тоне звучит неуверенность.

— Нет, Артур, вы разговаривали. — Ее тон благодушен, но тверд.

— Ну, я разговаривал с лавочником. Он служил в Южной Африке, и вежливость требовала спросить его…

— Тем не менее это значит разговаривать, а не делать покупки.

Джорджа этот обмен репликами ставит в тупик.

— Как вы могли заметить, Джордж, мы готовимся к свадьбе.

— Очень рада познакомиться с вами, — говорит мисс Джин Леки, улыбаясь более широко, так что Джордж замечает, что передние зубы у нее крупноваты. — А теперь мне пора. — Она поддразнивающе покачивает головой в сторону Артура и упархивает.

— Брак, — говорит Артур, погружаясь в кресло комнаты для писания писем.

Вопросом это счесть нельзя. Однако Джордж отвечает:

— Положение, которое я надеюсь обрести.

— Ну, положению этому присуща загадочность, должен вас предостеречь. Блаженство, конечно, но частенько чертовски загадочное блаженство.

Джордж кивает. Он не согласен, хотя и признает, что не располагает фактами, достаточными для выводов. Безусловно, он не назвал бы брак своих родителей чертовски загадочным блаженством. Ни одно из этих слов ни с какой стороны не приложимо к жизни в доме священника.

— Ну так к делу.

Они обсуждают статьи в «Телеграф», вызванные статьями отклики, гладстоновскую комиссию, ее полномочия и членов. Артур прикидывает, следует ли ему лично разоблачить родство сэра Альберта де Ратцена, или намекнуть какому-нибудь газетному издателю у себя в клубе, или вообще не касаться этого обстоятельства. Он смотрит на Джорджа, ожидая услышать незамедлительное мнение. Но незамедлительного мнения у Джорджа нет. Возможно, потому, что он «очень застенчив и нервен», или потому, что он солиситор, или же потому, что ему трудно преобразиться из символа кампании сэра Артура в его советника по тактике.

— Я думаю, посоветоваться тут нужно с мистером Йелвертоном.

— Но я советуюсь с вами, — отвечает Артур, будто Джордж непростительно мямлит.

Мнение Джорджа (если это вообще мнение, так как более походит на инстинкт) сводится к тому, что первый вариант будет слишком вызывающим, а третий — чересчур пассивным, а потому в целом он скорее склонен посоветовать средний курс действий. Разве что, разумеется… и, начиная взвешивать все заново, он ощущает нетерпение сэра Артура. А оно, нельзя отрицать, заставляет его немножко нервничать.