Пассажир из Франкфурта - Кристи Агата

— Кому сейчас есть дело до истории?

— Никому. Все предпочитают пребывать в ожидании неведомого будущего. Когда-то казалось, что ответы на все вопросы даст наука, что идеи Фрейда о неподавляемом сексе решат проблемы человеческих несчастий, не будет больше людей с психическими отклонениями. Если бы тогда кто-нибудь возразил, заявив, что через пятьдесят лет клиники для умалишенных будут переполнены до отказа, никто бы ему не поверил.

Стэффорд Най перебил ее:

— Я хочу кое-что узнать.

— Что именно?

— Куда мы едем теперь?

— В Южную Америку. По пути, возможно, заедем в Пакистан или Индию. Кроме того, нам обязательно нужно попасть в США: там происходит много интересного, особенно в Калифорнии…

— В университетах? — Сэр Стэффорд вздохнул. — До чего надоели эти университеты, в них повсюду одно и то же.

Несколько минут они сидели молча. Вечерело, но вершина горы светилась мягким красным светом.

С ноткой ностальгии в голосе Стэффорд Най произнес:

— Если бы сейчас была возможность послушать музыку, знаете, что бы я заказал?

— Еще Вагнера? Или вы с ним покончили?

— Нет, вы совершенно правы, именно Вагнера. Я бы послушал песню Ганса Сакса, когда он сидит под кустом бузины и поет про окружающий мир: «Безумны, безумны, все безумны».

— Да, это подходящее выражение, да и музыка хороша. Но мы-то с вами в своем уме!

— Исключительно в своем уме, — согласился Стэффорд Най. — В этом-то и трудность. И я хочу еще кое-что спросить.

— Да?

— Может быть, вы мне и не скажете, но мне действительно нужно это знать. Сможем ли мы получить удовольствие от этого безумного предприятия?

— Безусловно. Почему бы нет?

— Безумны, безумны, все безумны, но нам все это очень нравится. Долго ли мы проживем, Мэри-Энн?

— Может быть, и нет, — ответила она.

— Вот и здорово. Я с вами, мой товарищ и проводник. Интересно, станет ли мир лучше в результате наших усилий?

— Не думаю, но, возможно, он станет добрее. В нем сейчас много идей и совсем нет доброты.

— Прекрасно, — подытожил Стэффорд Най. — Вперед!

В некоей комнате в Париже собралось пятеро мужчин. В этой комнате уже имели место довольно многие исторические совещания; сегодняшняя встреча носила несколько иной характер, но тоже обещала войти в историю.

Председательствовал мсье Гросжан, изо всех сил старавшийся обходить щекотливые вопросы с легкостью и очарованием, часто выручавшими его в прошлом: однако сегодня они не очень-то ему помогали, и он был этим весьма озабочен. Синьор Вителли, только час назад прибывший самолетом из Италии, был взволнован и отчаянно жестикулировал.

— Это выше всяческого понимания, — твердил он, — просто невообразимо!

— Да, студенты, но разве не все мы страдаем от этой проблемы? — возразил мсье Гросжан.

— Это не просто студенты, это гораздо хуже! С чем бы это сравнить? Пчелиный рой, страшное стихийное бедствие, масштабы которого просто невозможно представить. Они маршируют по улицам, у них есть пулеметы и даже самолеты! Они грозят захватить всю Северную Италию. Но это же просто безумие! Они ведь всего-навсего дети, не более того, и все же у них есть бомбы и взрывчатка. Да только в одном Милане их число уже превышает весь штат городской полиции! Что же нам делать, я вас спрашиваю? Военные? Но армия тоже восстала, солдаты говорят, что мир спасет только анархия! Они твердят о каком-то «третьем мире», но этого же не может быть!

Мсье Гросжан вздохнул и произнес:

— Молодежь любит анархию. Вспомните хотя бы Алжир, все те неприятности, которые испытала наша страна и вся колониальная империя. И что же мы можем сделать? Военные? В конце концов они всегда оказываются на стороне студентов.

— Ох уж эти студенты, — вздохнул мсье Пуассоньер.

Он был членом французского правительства, и для него слово «студент» звучало как проклятие. Будь у него выбор, он бы предпочел азиатский грипп или даже эпидемию бубонной чумы: для него не было ничего ужаснее студенческих выступлений. Мир без студентов — вот что снилось иногда мсье Пуассоньеру. К сожалению, сей счастливый сон посещал его не очень часто.

— А городские магистраты, — сказал мсье Гросжан, — что происходит с нашими судами? Полиция — да, она пока еще лояльна, но судьи — они же не выносят обвинительных приговоров этим юнцам, уничтожающим имущество, государственное, частное — любое! А почему, хотелось бы знать? Я в последнее время пытался это выяснить, и вот что мне в префектуре ответили: мол, нужно поднять уровень жизни судейских служащих, особенно в провинции.

— Ну-ну, что вы, — возразил мсье Пуассоньер, — поосторожнее.

— Почему это я должен осторожничать? Нужно обо всем говорить открыто. Нас уже обманывали, и еще как, а сейчас вокруг крутятся деньги, и мы не знаем, откуда они идут, но в префектуре мне сказали, и я им верю, что они начинают понимать, куда эти деньги уходят. Не наблюдаем ли мы коррумпированную структуру, финансируемую из какого-то внешнего источника?

— В Италии то же самое, — снова вступил в разговор синьор Вителли, — ах, Италия… Я могу вам кое-что сказать. Да, я могу вам сказать о наших подозрениях. Но кто, кто развращает наш мир? Группа промышленников, группа финансовых магнатов? Как это вообще может быть?

— Этому нужно положить конец, — решительно заявил мсье Гросжан. — Необходимо принять меры. Военные меры. Задействовать военно-воздушные силы.

Эти анархисты, эти мародеры — выходцы из всех классов общества. Этому надо положить конец.

— Неплохо было бы применить слезоточивый газ, — неуверенно предложил Пуассоньер.

— Этого недостаточно, — возразил мсье Гросжан. — С тем же успехом можно просто заставить этих студентов чистить лук, и у них тоже польются слезы.

— Уж не предлагаете ли вы использовать ядерное оружие? — ужаснулся мсье Пуассоньер.

— Ядерное оружие? Quel blague![6] Да вы представляете, что станет с землей и воздухом Франции, если мы прибегнем к ядерному оружию? Понятно, мы можем уничтожить Россию, но мы также знаем, что Россия может уничтожить нас.

— Вы же не думаете, что покончить с демонстрациями марширующих студентов могут наши авторитарные войска?

— Именно это я и думаю. Меня предупредили о том, что идет накопление запасов оружия, химических средств и так далее. Я получил сообщения от некоторых наших выдающихся ученых: секретные сведения разглашаются. Тайные склады оружия разграблены. Что будет дальше, я вас спрашиваю? Что будет дальше?

Ответ на этот вопрос последовал столь внезапно и стремительно, что мсье Гросжан и предположить не мог: дверь распахнулась, и вошел начальник его секретариата с весьма озабоченным видом. Мсье Гросжан бросил на него сердитый взгляд:

— Я же просил нам не мешать!

— Да, конечно, мсье президент, но произошло нечто необычное. — Он наклонился к уху своего шефа. — Пришел маршал. Он требует приема.

— Маршал? Вы имеете в виду?..

Начальник секретариата несколько раз энергично кивнул, подтверждая, что именно это он и имел в виду.

Мсье Пуассоньер растерянно взглянул на своего коллегу.

— Он требует, чтобы его приняли. Отказать невозможно.

Двое других присутствующих посмотрели сначала на Гросжана, потом — на взволнованного итальянца.

— Не лучше ли будет, — предложил мсье Койн, министр внутренних дел, — если…

Он умолк на полуслове, потому что дверь вновь распахнулась и в комнату вошел человек. Очень известный человек, чье слово многие годы было во Франции не просто законом, а даже выше закона. Для собравшихся в этой комнате встреча с ним явилась неприятным сюрпризом.

— Приветствую вас, дорогие коллеги! — начал маршал. — Я пришел вам помочь. Наша страна в опасности. Необходимо действовать, и немедленно! Я поступаю в ваше распоряжение. Всю ответственность за действия в этом кризисе я принимаю на себя. Ситуация может быть опасной, я это знаю, но честь превыше опасности. Спасение Франции превыше опасности. Они направляются сюда, это огромное стадо студентов, преступников, выпущенных из тюрем, среди них — убийцы и поджигатели. Они распевают песни. Они выкрикивают имена своих учителей, своих философов, которые направили их на этот путь мятежа, тех, кто приведет Францию к гибели, если ничего не предпринимать. Вы сидите здесь, болтаете языком и льете слезы, когда надо действовать! Я уже вызвал два полка, поднял по тревоге военно-воздушные силы, послал шифровки нашему ближайшему союзнику, моим друзьям в Германию, потому что в этом кризисе она — наш союзник! Бунт должен быть подавлен. Восстание, мятеж! Угроза мужчинам, женщинам и детям, угроза собственности! Я иду к ним, чтобы подавить этот бунт, я буду говорить с ними как их отец, как их вождь. Ведь эти студенты, даже преступники, — мои дети, это будущее Франции, я скажу им об этом. Они непременно меня послушают. Надо сменить им руководство, ввести студенческое самоуправление. У них маленькие стипендии, они лишены возможности жить нормально, пообещаю им все это. Я буду говорить от своего собственного имени и от вашего тоже, от имени правительства. Вы сделали все, что могли, вы действовали, как считали нужным. Но требуется более сильное руководство. Я беру его на себя! Я иду. Мне предстоит еще послать несколько шифрованных телеграмм. Я придумал, как можно использовать ядерные средства. Мы взорвем их в пустынных местах и как следует напугаем толпы демонстрантов, но сами-то мы прекрасно знаем, что эти взрывы не будут представлять реальной опасности. Я все тщательно продумал. Мой план сработает наверняка. Идемте, мои верные друзья, идемте со мной.