Таможня дает добро - Воронин Андрей

Барановский нервно потирал руку об руку.

— Что‑то ты сильно волнуешься, будто на зоне перед шмоном?

— Есть новости, Ваня.

— У меня тоже есть новости: одна хреновая, а вторая еще хуже, — сказал Токарев, медленно двигая тяжелой бульдожьей челюстью и глядя на свой портфель. — С какой начать?

— Может, выпить хочешь?

— Нет, ты же знаешь.

— Выпьем? Останешься у меня..,

— Нет, я у тебя не останусь, Гена, я поеду проведаю свою старую любовь.

— О господи! —тряхнул головой Геннадий Павлович. — Ты чего не бреешься, Ваня, а?

— Некогда мне. Мотаться много в последнее время приходится. Вот в Питер съездил, там вопросы решил. Затем из Питера на Витебск двинул, а из Витебска к тебе, в Москву.

— Значит, в Смоленск не заезжал?

— Нет, не заезжал, я по телефону с нашими все уладил. С белорусами сложней.

— Это хорошо?

— С какой новости начать? — хрустнув сильными пальцами, спросил Токарев.

— С какой хочешь, Ваня, мне едино.

— Чего так?

Мужчины смотрели друг на друга так, как смотрят игроки в карты перед решающим ходом.

— У меня тоже есть новость, думаю, она все твои застебает.

— Может, ты и начнешь?

— Нет, давай ты, — осклабился Барановский и потер щеку.

Они оба были людьми, можно сказать, могучими. Каждый весил килограммов по сто. Сидели друг перед другом как два каменных изваяния. Барановский держал бокал с коньяком, на столике лежала пачка сигарет и стояла на гнутых ножках дорогая антикварная серебряная пепельница. Как любил поговаривать Барановский, в эту пепельницу плевали князья, а графы пепел сбивали.

— Давай не томи.

— Опять наезжать начали таможенники, — Чьи? Ваши? Наши? Белорусские?

— А тебе дело? Наши, ваши, их… Таможенники, они и есть таможенники.

— Таможня не дает добро? — — расхожей фразой задал вопрос Барановский.

— Много они хотят, слишком много.

— Так надо дать.

— Куда уж давать! Они и так за наши с тобой деньги домов себе настроили, что и дворяне в таких не жили. Представляешь, Гена, раньше они на белорусской стороне хоромы себе строили прямо у границы…

— Где теперь?

— Теперь они решили, что в Латвии жить получше, и строят дома за Двиной, на латышском берегу.

Умные, — рассудительно произнес Геннадий

Умнык-то умные, а жадные какие! Без штуки баксов не подходи, слушать даже не хотят, и голову в твою сторону не поворачивают. — Может, пугнуть их?

— Как их пугнешь? Я думаю, Гена, в последний раз дадим денег, а потом смотреть станем.

— Да, дай, Ваня, им денег, пусть задавятся, пусть им наши деньги поперек горла станут.

— Жалко, — пробормотал Токарев, все так же медленно двигая бульдожьей челюстью. — Ну а у тебя что за новость?

— Помнишь, я тебе рассказывал про то, как сел?

— Конечно, помню. Ты мне это раз сто рассказывал, не меньше. Бывало, как выпьешь, по два раза за вечер одно и то же рассказываешь.

— Может, и не сто, а раза три мы к этому вопросу возвращались. И, как оказалось, не зря. Нашел я бывшего заместителя директора Адама Михайловича.

— Как, ты говорил, его фамилия? Самцов, что ли?

— Не Самцов, а Самусев.

— Ну да, Самусев. И что, жив, здоров, голова в порядке?

— Представляешь, Ваня, не поверишь: бомж бомжом, крестьянин крестьянином. Живет в деревне, в гнусной маленькой деревне, на берегу маленькой вонючей речки. Каждое утро ходит с удочками, рыбку ловит.

— И что из этого следует?

— Многое из этого следует! Я же тебе говорю, — хлебнув коньяка, быстро заговорил Барановский, — все хвосты у него остались, все до единого. Знает старик, знает, куда металл спрятали, куда они с Муратовым ниобий подевали!

— Это с тем, который себе голову из охотничьего ружья снес?

— Да–да, с тем самым, с Федором Муратовым.

— Гена, я тебя слушаю.

— Иван, может, завяжем с этой водкой, а?

— Жить‑то на что думаешь?

— Будем торговать легально, ночью людей на работу выводить опасно, сдадут латышам, хоть и русскоязычные…

— И что дальше?

— Может, наедем как следует на этого Самусева и узнаем, куда они с Муратовым металлы из хранилища вывезли?

— Думаешь, он скажет? Думаешь, они у него есть? Уже столько лет прошло, Гена, уже все травой поросло, уже твоего Муратова черви сожрали.

— Меня Муратов сейчас не интересует, пускай лежит и дальше, гниет. Я хочу денег, я хочу много денег.