Таможня дает добро - Воронин Андрей

Живописная опушка с невысокими сосенками. За ними редкий, чистый, словно бы его подметали каждый день, лес.

— Помнишь, как я тебя нашел здесь? — Дорогин разговаривал с псом вслух, даже не сомневаясь в том, что Лютер его понимает. — Ты был совсем никакой, раненый. Помнишь? Есть моменты в жизни, о которых лучше не вспоминать, а?

Лютер рванулся вперед, завидев белку, перебегающую от дерева к дереву по траве.

— Зачем она тебе? — крикнул Дорогин. — Лишь бы напугать! Ты‑то с ней делать ничего не станешь?

Пес бежал что было силы, буквально распластавшись над землей. Если бы он захотел, то мог бы догнать белку, на последний прыжок совершил вяло, и та успела вскарабкаться на дерево, уселась на ветке, чуть склонив голову, разглядывала Лютера черными бусинками глаз. Пес лаял, драл когтями кору дерева,

— Все, не достанешь! — крикнул Дорогин. — Порезвился;— и хватит! Побежали дальше.

Лютер с неохотой оставил в покое белку и помчался вместе с Сергеем, легко взбегавшим на поросший лесом холм. Дорогин уже не ощущал прохладу, спина его стала мокрой от пота, лицо горело.

Дорога назад показалась вдвое короче, и не успел Сергей даже толком устать, как миновал ворота дома.

Часто дыша, остановился под турником. Металлическую перекладину усыпали мелкие капли росы. Подтянувшись несколько раз, Дорогин заметил, что шторы в спальне раздвинуты. Сквозь окно он видел неубранную кровать, отсюда она казалась очень широкой, хотя Сергей знал, на самом деле на ней им с Тамарой иногда даже не хватает места.

Пес бегал по двору, то вспугивал птиц, то гонялся за бабочкой. Дорогин спрыгнул с турника, отдышался и пошел к дому по вымощенной диким камнем дорожке.

Сегодня Тамара опередила его, первой приготовила завтрак, и ему не удалось подать ей кофе в постель.

— Зачем ты так рано поднялась? — спросил Дорогин, коротко целуя женщину в щеку, боясь прикоснуться к ней потным плечом.

— Я услышала, как поют птицы, и мне расхотелось спать.

— Это что‑то новенькое. Обычно тебе спокойно спится даже до одиннадцати часов.

— Я уже отоспалась вперед, даже не знаю, на сколько — на год, на два. В меня сон просто больше не лезет.

— Посмотрю на тебя вечером, когда ты начнешь зевать за столом.

Тамара резко качнула головой.

— Когда увидишь, тогда и говори. А сейчас садись за стол, я подам завтрак.

Тамара сделала это картинно. Вошла в столовую с большим подносом в руках: кофейник, две чашки, фарфоровая сахарница, молочник и огромная тарелка с бутербродами трех сортов.

— Такая красота, что даже жалко нарушать гармонию, — проговорил Дорогин, беря тонко отрезанный ломоть хлеба, прикрытый полупрозрачной пластинкой копченого мяса.

— Когда нечего делать, — усмехнулась Тамара, — пытаешься довести совершенство до предела, а его, как известно, не существует.

—- Не знаю, — засомневался Дорогин, — по–моему, тоньше отрезать хлеб уже невозможно.

— Я понимаю, ты бы с большим удовольствием съел не отрезанный ломоть, а кусок, отломанный руками. Но, если ты живешь со мной, тебе придется соблюдать кое–какие законы приличия.

— Ты считаешь, я плохо воспитан?

— Я этого не сказала. Ты за время работы в кино, общаясь с приличными людьми, нахватался хороших манер, но они не прижились. Когда ты садишься за стол, ты все‑таки задумываешься, в какую руку взять нож, а в какую вилку.

— Главное — результат, — ответил Дорогин.

— Был бы ты человеком, приличным от рождения, брал бы не задумываясь, инстинкт бы срабатывал, а не мозги.

— Каков уж есть, — Сергей всыпал в чашечку с кофе сахар и принялся старательно размешивать— так, чтобы ложечка не стучала о края.

— Человек из тебя все‑таки получился, — наливая кофе себе, сказала Тамара.

— По–моему, в этом никто и не сомневается.

— Да, ты умеешь размешать сахар так, чтобы ложка не звякнула о чашку, но при этом рука у тебя напряжена, будто ты поднимаешь ею, как минимум, два пуда.

— Нет, — абсолютно серьезно ответил Дорогин. — Когда я поднимаю двухпудовую гирю, рука у меня напряжена гораздо меньше. Да, ты права, мне больше нравится есть хлеб отломанным, чем отрезанным, но от этого я не становлюсь ни хуже, ни лучше. Я таков, какой есть, и, по–моему, никогда не обещал тебе большего. Нет пределов совершенству — сама так сказала.

Тамара, даже не глядя на чашечку, беззвучно помешивала в ней ложечкой и напоследок, уже размешав сахар, словно смеясь над Дорогиным, звонко ударила ложкой по краю.