Пир на закате солнца - Степанова Татьяна Юрьевна

Тогда в парке мать навсегда ушла из его жизни. Бросила отца, сойдясь с другим человеком. Через несколько месяцев она родила второго ребенка – девочку, о своей беременности и о разрыве она сказала отцу в этом парке под этими липами во время воскресной семейной прогулки.

Будь она проклята… Единственная из НИХ, которую он действительно любил всегда. Просто за то, что она жила, существовала, ходила по улицам.

Мать… Ты и есть главная хищница, пиявка… Ни капли любви не осталось, все забрала ты себе – еще тогда. Одна пустота в душе и желание за все посчитаться. Отомстить хоть как-то. Одной из них…

… – Утром ранехонько отец его привез. И сразу врача на дом вызвали детского, потому что у него то ли жар был, то ли обморок – чудное какое-то состояние. Накололи его лекарствами и прописали пока что постельный режим. А потом, может, и в больницу – анализы там и все такое…

– Надь, а где он шастал-то двое суток, так и не сказал вам?

Возле Старой колоннады, мимо которой лежал путь Андрея Угарова, разговаривали две женщины. Одна в форме работника музея-усадьбы, вторая – полная, с крашеными светлыми волосами, в спортивном костюме салатового цвета, туго обтягивающем ее увесистые телеса.

– Нет, Зой. – Блондинка (это была Надежда Макаровна – домработница Москалевых) покачала головой. – Вроде не помнит ничего. Может, и не помнит, а может, и того… пацан хитрый, себе на уме. Мать-то, Регина, за эти дни с лица почернела вся. Думали-то бог знает что уже, милицию всю отец на ноги поднял. А его куда-то носило, видите ли… где-то путешествовал… Мать с отцом спрашивают: где ты был? Молчит. «Не помню, не знаю». Разве это разговор? И какая муха его укусила? Чего ему дома недоставало, ведь все для него, все, что только захочет.

– А может, у него и правда эта, как ее… амнезия, потеря памяти? – с любопытством спросила подруга Надежды Макаровны.

– Ой, Зой, кто его знает… Врачи, может, поймут, хотя врачам-то тоже доверять сейчас… Какой-то чудной стал, я тогда еще заметила, как вернулись они в субботу. Пришел ко мне вечером на кухню. И раньше заходил, что-нибудь вкусное из холодильника возьмет или у меня пирожка попросит, карамельку цап из вазы. И сразу к себе наверх в комнату в компьютер свой играть. А тут пришел, и ничего. Стоит молча… Я обернулась, гладила я, ну и неприятно, когда кто-то за спиной у тебя торчит, пялится. «Чего тебе, спрашиваю?» Он только плечами пожал. А глаза круглые, как у кошки, смотрит так… Дети-то и понятия о таких взглядах иметь не должны, не всякий мужик умеет взглядом этак тебя всю… Веришь, смутилась я, в жар меня бросило. И сказать не знаю что. Вроде ведь и не было ничего такого. Он повернулся и вон из кухни. А на следующий день из дома сбежал. Где-то таскался, потом вернулся и, представляешь себе, не домой, не к родителям пришел, а к Кусковым ночью – их младшенькая вроде как подружка его школьная. Они и позвонили.

– Возраст, может? Растут они сейчас быстро, акселерация, потом видят всякое разное, все замечают, ну и отражается… мальчишки ж. Такой поток информации сейчас, тут и у взрослого мозги задымятся. Разве мы с тобой, Надь, когда в школе учились, имели столько информации? Нет, а на них все это рекой льется.

– Уж и не знаю, как оно теперь будет в семье-то у генерала моего. – Надежда Макаровна вздохнула. – Вроде привыкла я уже к ним, люди неплохие, хозяйка эта Регина – ничего баба, простая, не склочная, не капризная. Но если тронулся у них сынок, если сдвиг у него по фазе, то мне уж как-то и неохота там находиться. Еще случится что, не дай бог, в их отсутствие, а я потом отвечай. И так вон в милицию тягали – что да как, сто вопросов, сто ответов. Я, знаешь, этого не люблю, мне работа нужна спокойная, без суеты. А с сумасшедшим-то хлопот не оберешься. Может, это у него какая-нибудь шизофрения? Я читала, что такие болезни душевные, они как раз в переходный возраст дают о себе знать. Работу по дому я себе всегда найду, не здесь, в Архангельском, так на Рублевке, так что… Не знаю, погляжу несколько деньков и, если что, уйду.

– Ну и правильно, такие, как ты, умелые, старательные, на дороге не валяются, тут вон сколько коттеджей понастроили – всегда устроишься, еще и платить больше будут.

– Ну ладно, подружка, поболтали, пора мне домой. – Надежда Макаровна подняла стоявшую у ее ног хозяйственную сумку.

Андрей Угаров видел, как женщины расстались, и нескладная толстуха в салатовом костюме двинулась вдоль колоннады. О чем они говорили, эти бабы? Он слышал, но не понял ни слова из их болтовни. Да это и не важно… Самое интересное было в том, что он НЕ УШЕЛ. Брел мимо и отчего-то задержался – чуть поодаль от колоннады даже сел на скамейку. Женские голоса… Они сливались.

Вечерело, в парке было сыро, и кажется, снова пойдет дождь, успевший уже так надоесть за эти дни. В разрыве облаков на горизонте на короткое мгновение показалось солнце – круглое, как апельсин. Парк залило волной оранжевого света, слишком резкого для глаз. Все линии, все очертания расплылись, предметы потеряли форму, английский газон, покрытый свежей майской травой, как будто выгорел, выцвел. Стена деревьев, белые пятна статуй. Но тут свет заката померк, и все стало прежним.

Подруга Зоя смотрела, как Надежда Макаровна неспешно, вразвалочку ковыляет по аллее. Вот она свернула направо, скрывшись за шпалерами паркового розария. Следом за ней туда свернул высокий незнакомец. Подруга Зоя хорошо его запомнила. Молодой, статный, но на тех, кто бегает тут в парке по вечерам трусцой, не похож. Птица другого полета.

Хотелось верить, что ВСЕ ПОЗАДИ. Регина Москалева готова была верить во что угодно, лишь бы только в их семье все стало как прежде. Ее сын был снова с ней, и это главное, а все остальное можно перетерпеть.

Как они с мужем вынесли все это – поиски, отчаяние, неизвестность? О том, что Данила нашелся, им сообщили ночью. И ночь эта стала самой счастливой, почти святой.

А все остальное… Конечно, с этим еще предстояло разбираться. Состояние ребенка, его физическое и душевное здоровье – Регина была готова на любые жертвы ради этого.

Муж был настроен более категорично. Регина помнила ту сцену в гостиной – Москалев сел на диван, поставил Данилу перед собой. «Где ты был? – спросил он. – Мы с мамой чуть рассудка не лишились, ты понимаешь это, сын, мы чуть не умерли? Где ты был, что произошло?» Данила молчал. «Не желаешь отвечать?» – повысил голос Москалев. «Я не помню, я ничего не помню».

Голос у Данилы был жалобный, плаксивый, и от этого детского голоска сердце Регины сжалось. Да что же это такое, зачем он мучает его, отчего так строг с ним? Может, это был эмоционально-психологический срыв, какое-то помрачение, и ребенок действительно был не в себе? Сначала надо показать Данилу врачу, а потом уж воспитывать.

Врач, вызванный на дом, осмотрев мальчика, успокоил Регину – ничего страшного, патологического, уколы витаминов не помешают, усиленное питание, пару деньков постельного режима. «Дети по разным причинам бегут из дома, – сказал он. – Порой боятся наказания за плохие отметки, иногда страсть к приключениям их одолевает. Не вы первые, не вы последние, это случается сплошь и рядом. Важно сейчас создать дома такую обстановку, чтобы ребенок не нервничал».

После ухода врача Регина поставила мужу жесткое условие: никаких воспитательных бесед, никаких скандалов и выволочек, сейчас не до выяснений. И Виктор Петрович Москалев скрепя сердце подчинился жене.

Правда, выяснить кое-что хотелось и Регине. Например, отчего так странно вела себя Полина Кускова – старшая из сестер там, в Воронках, куда Москалев примчался на машине по ее же заполошному ночному звонку. О том, что Данила дружит с ее младшей сестрой, Регина узнала еще раньше от преподавателей школы-гимназии: сам он и словом дома не обмолвился о своей школьной приятельнице. Москалев, доставивший Данилу домой, сказал жене: девчонки эти были чем-то напуганы и вели себя странно. Особенно старшая. «Я войти не успел в квартиру к ним, а она мне: забирайте, забирайте его скорее отсюда – это про Данилку-то нашего. Что там у них вышло и почему он туда к ним пошел, а не домой?»

Было и еще кое-что необычное. Тошнотворный запах, исходивший от вещей Данилы, которые отдала Полина Кускова. Джинсы и футболка были мокрые и грязные и смердели так, что брезгливую Регину едва не стошнило. Она пересилила себя и, перед тем как выкинуть, тщательно осмотрела вещи – на футболке пестрели какие-то пятна.

Перед тем как уложить Данилу в постель, Регина заставила его сесть в горячую ванну. Он находился там долго, очень долго. Он был уже взрослый и давным-давно все делал сам. Но в тот раз Регина была настороже, запретив ему запираться. Не выдержав ожидания, она тайком заглянула в ванную – Данила сидел в воде в клубах горячего пара, неподвижный, заторможенный. Из крана тонкой струйкой текла вода, он не отрывал от нее глаз. Регина успела вовремя: еще бы чуть-чуть, и вода хлынула через край ванны на пол.