Таможня дает добро - Воронин Андрей

— Тебя что‑то смутило? — кокетливо склонив голову, поинтересовалась она.

— Иногда мне начинает казаться, что прошлого не было вообще.

— Сейчас тебя тоже посетило такое чувство?

— Мне хочется прикоснуться к тебе.

— Так в чем дело?

— Ты не поверишь, но я боюсь, что ты возмутишься, скажешь, мол, кто мне позволил.

— Есть вещи, о которых не спрашивают. Они или получаются сами собой, или же не получаются вовсе.

Тамара стояла к Дорогину боком, чуть повернув голову, чтобы лучше видеть его.

— Никогда нельзя спрашивать женщину: «Можно, я поцелую тебя?».

— Почему?

— Это один из тех вопросов, на которые не существует ответа.

— Ты уверена?

— Конечно. До первого поцелуя целовать было нельзя, а после него уже глупо спрашивать.

Дорогин встал, ступая по мягкому ковру, приблизился к Тамаре.

— И все же, можно, я поцелую тебя?

— Ты. неисправим. — Какой есть.

— Нельзя.

Дорогин наклонился и коснулся губ женщины, но целовать не спешил, будто сомневался, имеет ли он на это право. А Тамара словно окаменела, ни взглядом, ни жестом не давая Сергею никакого намека.

— Я не перестаю удивляться тебе, — проговорил Дорогин.

Женщина смотрела на него наивно и в то же время настороженно.

— С тобой было куда легче, когда ты был Муму, глухонемым. Тогда ты не рассуждал вслух. Не задавал глупых вопросов. Ты был идеальным мужчиной: ни одного слова — только действие.

Дорогин запрокинул голову и засмеялся.

— Зато мне было сложно. Я же не мог сказать, что люблю тебя.

— А хотелось?

— Ты даже не можешь представить себе, как сильно хотелось.

— Захотел бы, сказал.

— Ложь — страшная штука, — Дорогин продолжал смотреть в потолок. — Один раз соврешь, а потом нет дороги назад. Одна ложь порождает другую, начинаешь забывать, где правда, а где вранье, и потом обязательно попадешься.

— Я же говорю, — улыбнулась Тамара, — ты нравился мне глухонемым. Глухонемой не может соврать сам, не может услышать чужую ложь.

Дорогин обнял Солодкину и бережно прижал к себе.

— Мне немного не хватает роста, — сказала женщина.

—- Для чего?

— Чтобы ты мог, не нагибаясь, целовать меня.

— Может, это у меня рост выше нужного?

— Влюбленные, если у них нет детей, говорят глупости друг другу.

— Не надо об этом.

— Почему?

— Ты сам знаешь.

— Теперь ты стала выше меня.

Дорогин подхватил Тамару на руки. Женщина игриво застучала кулаками по его плечам, приговаривая:

— Отпусти, пойду сама.

— Нет уж, сам понесу,

— Мне так странно было смотреть с высоты на знакомые вещи, когда ты нес меня. — Неужели ты всегда видишь мир таким?

— К этому привыкаешь.

Мужчина и женщина говорили, делая вид, будто не замечают, что раздевают друг друга.

— Погоди. Ну почему ты такой нетерпеливый? Тамаре самой пришлось освободиться от халата,

поскольку Дорогин никак не мог совладать с узлом на поясе, дергал, но лишь сильнее его затягивал.

— Почему ты не завязываешь его на бант? Тамара пожала плечами..

— Мне бы хотелось чувствовать то же, что было в первый раз, но это невозможно.

- Почему? — спросил Дорогин.

— Не знаю…

— Тамара, ты ошибаешься, мы чувствуем то же самое, но…

— Что «но»? — остановила его женщина, приложив ладонь к его губам.

Дорогин поцеловал один за другим ее пальцы, задержался на мизинце. Затем прижал женскую ладонь к своей щеке.

— Мы привыкаем к любви, к близости, как привыкаем к теплу, к солнцу. Лишь ночью мы замечаем, что солнце зашло, а в холод тоскуем о тепле.

— Я не думала, что ты такой сентиментальный.

— Я и сам не подозревал.

—-Снова говорим глупости, — засмеялась женщина.

— И мало того, что говорим, мы их еще и слушаем.

— Наверное, это неправильно, — сказала Тамара, — но мне нравится, когда ты немного небрит.

— Прошлый раз ты выговаривала мне за щетину на щеках.

— Это было в прошлый раз.

-— Молчи, — Дорогин, мягко придерживая женщину, положил ее на кровать.

— Я не кукла, чтобы ты меня укладывал.

— Я же сказал тебе, молчи, я все равно не слышу тебя.

— Если ты не слышишь, то не должен и говорить.

Дорогин жадно смотрел на Тамару, а женщина, наоборот, принимала поцелуи и объятия, плотно закрыв глаза. И мужчине казалось, что она щурится от яркого солнца, хотя в спальне царил полумрак.