Прощай, Византия! - Степанова Татьяна Юрьевна

— Да, конечно, Денис Иванович.

— Эта монета фигурирует по уголовному делу, я правильно вас понял? — спросил Каховский. — Вы не могли бы назвать мне фамилию человека, возможно, коллекционера, которому она принадлежит или принадлежала? — К сожалению, пока в интересах следствия мы не можем этого вам сказать. — Пивоваров покачал головой.

На лице эксперта отразилась досада. Но он — хоть и молодой, да ранний, но вежливый — ни единым словом не выразил своего жесточайшего разочарования…

— Ты представляешь, Вадик, в этом деле замешано еще и византийское золото, — сообщила Катя Драгоценному, с которым встретилась ровно через полтора часа на привычном месте — на Большой Никитской, возле зоомузея (сколько уж раз верный Драгоценный приезжал сюда и терпеливо ждал ее за рулем — не счесть!).

— По какому еще делу?

— По абакановскому. — Катя вздохнула и рассказала мужу о выводах эксперта и, самое главное, об информации по Волгограду. — Семья генерала Мужайло убита при невыясненных обстоятельствах. Кто такой был этот генерал? Фамилия вроде на слуху, но я про него ничего не знаю.

— А признаться в этом своему оперу гордость не позволяет, да? — хмыкнул Кравченко — Драгоценный, выруливая от зоомузея к консерватории.

— Во-первых, он не мой опер, а просто опер. — Катя пожала плечами. — И потом, Колосов сам, кажется, сильно плавает во всей этой эмгэбэвской истории. У него и память плохая, не то что твоя профессиональная, тренированная. — Она опускалась до грубой лести мужу. — Ну так кто же был этот генерал Мужайло?

— Афанасий Петрович-то? Зам Абаканова он был в конце сороковых — начале пятидесятых, в его ведении как раз дела следствия были. А во всем остальном неразлучны они были в те годы, как Труляля и Траляля. — Кравченко свернул на Тверской бульвар (Катя понятия не имела, куда он везет ее с таким загадочным видом). — В пятьдесят четвертом его арестовали, дали большой срок за перегибы, нарушения закона, фальсификацию уголовных дел. Фактически он один отвечал за то, что делали они вместе с Абакановым. Попал он в свою же собственную систему исполнения наказаний, эти жернова его и раздавили. Он умер в заключении. Кто там в этом твоем Волгограде убит был — его дочь-старуха, внук и его семейство? Ну да, дочь у него была. Ничего конкретного я про нее не знаю, но, кажется, ей в жизни повезло меньше, чем абакановскому сынку, деда-министра у нее не было. Из столицы их, конечно, после ареста отца выслали. Но, как видишь, сына своего она вырастить сумела: кто он там был, банкир?

— Кажется, банкир.

— Вот Афанасий Петрович Мужайло поразился бы, если б узнал. Он людей во враги трудового народа записывал за курицу лишнюю, за веялку, за молотилку — все, мол, кулаки или подкулачники, эксплуататоры. И внучка бы к стенке поставил, шлепнул бы всенепременно. Рука несгибаемого борца не дрогнула бы.

— А что тебе еще про него известно?

— Да больше, кажется, ничего… Нет, вспомнил. Это вроде и в его обвинении потом на суде фигурировало. Он в сорок девятом году вместе с Абакановым держал на личном контроле дело одного летчика, героя войны, орденоносца. Он свою молодую жену к Берии приревновал, якобы тот ее открыто домогался. Летчик — человек отважный, пробовал бороться, но в результате оказался арестован, его делом занимались лично Абаканов и Мужайло, пришили ему обвинение в шпионаже и измене родине, отправили в лагерь. Грязная история, вполне в духе тех времен.

— Как ты все это помнишь? — удивилась Катя.

— А это и тебе надо помнить, — назидательно сказал Кравченко. — Помнить, чтобы не забывать, какая предыстория у той системы, которой ты служишь.

— Я служу в милиции, — ответила Катя, — и пока об этом еще ни разу не жалела. — Она помолчала (они еле ползли по забитой машинами Тверской, смеркалось). — Новость об убийстве семьи этого Мужайло отчего-то вдруг сейчас вышла на первый план. Я не понимаю… И Нинка какие-то странные вещи выдает. Говорила с одним из Абакановых, точнее, с их двоюродным братом Павлом Судаковым, так тот что-то плетет о вырождении их семьи.

— Да уж куда им вырождаться дальше, — хмыкнул Кравченко. — Или для него их дед Ираклий — идеал во всем?

— Понятия не имею. Я их и в глаза-то никого не видела, только потерпевшую Евдокию на оперативном фото. Я хотела тебе сказать, ты не возражаешь: я завтра собиралась поехать туда.

— Куда? — спросил Кравченко.

— В Калмыкове, к ним на дачу. Ненадолго. Нина все устроила. Это будет с моей стороны маленькая оперативная разведка боем.

— Тебе что, просто любопытно на них посмотреть?

— Нет, то есть, конечно, да. — Катя не хотела лгать Драгоценному. — Конечно же, да, ты же меня знаешь. Но и для дела это будет полезно: я должна помочь Нине, приободрить ее, а то, судя по ее посланиям, она там все время как на иголках.

— Это твой опер додумался заслать туда Нинушу в качестве агента? — Кравченко сделал ударение на первом слоге. — В этот замок людоеда?

— Нет, это предложил твой бывший коллега — Ануфриев.

— Набрали в органы бог знает кого, — подытожил Кравченко и остановил машину.

Огни рекламы. Ярко освещенная витрина — меховой салон.

— Выметайтесь. — Кравченко галантно обошел машину, открыл дверь и предложил Кате руку.

Катя поплыла за ним по тротуару — она все еще не верила. Но нет, он распахнул перед ней стеклянную дверь салона.

— Что это значит? — спросила она. — Ты что, собрался купить мне шубу?

— Ага. — Драгоценный простецки кивнул. — Вот поднакопил деньжат, умом пораскинул и пришел к выводу, что в новой шубке ты еще больше будешь соответствовать…

— Чему, господи? — Катин взор уже неотрывно влекли к себе ряды модных меховых изделий, особенно жакеты и восхитительные парки из чернобурки и норки.

— Тому портрету, что я нарисовал себе вот здесь. — Драгоценный хлопнул себя по левой стороне груди.

— А без шубы я не соответствую?

— Пожалуйста, помогите мне уговорить мою жену, — лукавый Драгоценный, как всегда, уклонился от лобовой атаки, жестом подозвал манерную продавщицу. — Вот ехали мимо и решили заглянуть, купить, что ей понравится, а ей тут у вас в отличие от меня ничего не нравится!

— У нас итальянские и шведские модели нового зимнего сезона, — запела продавщица. — Позвольте, я вам покажу. Что скажете об этой модели? А вот этой — прямой под пояс?

Генерал Мужайло — погубитель летчика-героя, генерал Абаканов, их потомки, грядущая поездка на бывшую госдачу, золотой византийский солид времен каких-то неведомых императоров-соправителей — все это вихрем в темпе вальса пронеслось в Катином мозгу и мгновенно выветрилось. Женская натура, убийственное всепобеждающее легкомыслие торжествовали победу!

«Я, наверное, жуткая дура, — счастливо думала Катя. — И выгляжу во всем этом как кукла, но.., господи боже мой, до чего же хорошо, до чего же приятно! Нет, мне все-таки здорово повезло с мужем».

На миг перед ее взором всплыло хмурое лицо Колосова. И тут же пропало, словно человек с такой фамилией, по имени Никита просто и на свете-то не существовал.

Версия, в которую не поверила Катя, заставила Колосова сделать срочный запрос в УВД Волгограда, чтобы получить информацию о групповом убийстве непосредственно от тех, кто на него выезжал и кто занимался розыском преступника. Вместе с шефом из его генеральского кабинета они звонили в Волгоград начальнику УВД и прокурору. Данные обещали переслать, но, как известно, обещанного три года ждут — ведь официально пока никто и не заикался о какой-то связи между тем, что произошло летом там, на Волге, и осенью здесь, в Москве и Подмосковье.

Колосов запросил министерский банк данных по огнестрельному оружию, посадил одного из своих сотрудников работать с файлами пулегильзотеки «Таис». В убийствах семьи Мужайло и Федора Абаканова-Судакова было использовано разное оружие — пистолет «ТТ» и снайперская винтовка, но и там и здесь применялся глушитель, и в этом Никите Колосову после долгого и очень неоднозначного разговора с Ануфриевым там, в баре в Варсонофьевском, уже мерещилась некая общая объединяющая и весьма красноречивая деталь.

Мерещилась… Каково сказано, а? Это в отношении вещественных доказательств по делу об убийствах! Но это было чистой правдой. Сам себе Никита Колосов в этом врать не желал.

Чтобы хоть немного прояснить для себя то, что ему «мерещилось», он решил… В уме он прикинул, с кем бы из абакановского семейства поговорить на тему, очень еще смутную, не проясненную тему страхов и подозрений, связанных с Волгоградом. Он перебрал всех членов семьи, и никто его на этот раз не устроил — все эти пай-мальчики, пай-девочки, все эти генеральские внуки и внучки были, по его мнению, слишком молоды и глупы, чтобы их соображения по этому вопросу как-то подкрепили пока еще шаткий каркас этой новой и совершенно неожиданной версии.