Темный инстинкт - Степанова Татьяна Юрьевна

Потерпевшая смотрела, точно не понимая, и вдруг разразилась истошным воплем:

— Дверь зачем? Решетки?! А ты забыл, как я лично к тебе осенью приходила, когда к нам с крыши по пожарной лестнице влезли? Забыл? Шубу взяли норковую, мужнину шапку новую, видеоплейер, золото, что от мамы досталось… А ты нашел мне вора?! А что говорил? Безнадежно, мол, бесперспективно, заявление забрать уговаривал. О господи! Да что вы на меня так смотрите? Делайте же что-нибудь, там же сын мой, сын!

— Отстаньте вы от нее, — зашипела на Палилова соседка, — не видите, не в себе она. Сердца, что ли, совсем нет?

— Муж ее где? — жестко спросил Палилов.

— Он у финнов калымит по контракту на бумажной фабрике. На квартиру новую они копят. Ну пустите, пустите, я ее к себе пока отведу. Пойдем, милая, сейчас они все сделают. Цел будет твой Костик.

— Так, выход один, — Палилов повернулся к подчиненным. — Применение спецсредств. Если разбить окно, то через решетку легко можно.., так, готовьте все, что необходимо. Быстро!

— Что? Что вы сказали? — потерпевшая вырвалась от соседки. — Что они делать собираются?

— Не волнуйтесь, применим спецсредства. Это газ такой безвредный, они все уснут, и преступник, и…

— Не смейте! Слышите? Не смейте этого делать! Вы ж ее убьете. У бабушки астма, она даже пыльцы цветочной не переносит, а Костик.., ему же восемь месяцев всего, разве можно его газом травить?!

— Никто никого травить не собирается. — Палилов уже колебался, переключил рацию. — Так, прием, у одного из заложников астма, могут возникнуть осложнения. Отставить пока спецсредства. Попробуем…

— Если он к окну подойдет, из дома напротив его ж можно грохнуть, — шепнул участковому, сверлившему тяжелым взглядом молчаливого и мрачного регента, стоявший подле Кравченко молоденький опер — злой, решительный, но при этом совершенно растерявшийся. — Вот гнида, а? Дайте мне оптическую, да я его сам, своей рукой…

— Где ж ее, оптическую, взять? — участковый снял фуражку. — Спецназ тут надо из Питера вызывать, но пока доедут… А потом, он же невменяемый. По закону применять оружие не имеем права.

— Пошел этот закон знаешь куда?!

— Тише! Тише вы! — крикнул оперативник, стоявший у самой двери. — Он что-то говорит, я слышу.

На этаже в мгновение ока воцарилась гнетущая тишина. Потом раздалось какое-то едва слышное хлюпанье, бормотанье, потом…

— Отпустите меня… — голос за дверью был странным — высоким и тонким, словно и не человек говорил, а шакал выл, пытаясь подражать человеку. — Я не могу…

Я умираю, умираю…

— Пустовалов, немедленно откройте дверь! Откройте и выходите, — громко велел Палилов. — Никто вас не тронет, я обещаю.

— Отпустите меня.

— Откройте дверь!

— Я подыхаю, отпустите!

— Да вас никто не держит! Вы свободны. Откройте дверь, позвольте забрать ребенка, и вы свободны, — голос Палилова задрожал фальшиво и мягко. — Неужели вам малыша не жаль?

— Я умру, умру, умру. Он умрет. Вы тоже умрете. Все умрут!

— Юрий Петрович, мы все просим вас: откройте дверь, никто не причинит вам никакого вреда. Напротив, мы помочь вам хотим. — Палилов среди мертвой тишины наклонился к замочной скважине, потом стукнул в дверь костяшками пальцев.

— Прочь! — взвизгнули за дверью. И следом с надрывом заорал младенец. — Вы лжете! Я знаю, что вы хотите со мной сделать! Я ВСЕГДА ЭТО ЗНАЛ! — В квартире что-то грохнуло, раздался звон битой посуды и истошные старческие вопли:

— Да что ж это робитъся-то, Господииисусехристе!

— Пустите меня к нему, — регент пытался оттолкнуть сотрудников милиции, прорываясь к двери. — Юра, послушай меня! Это я, Степан, Юра, открой, отдай ребенка!

Его не пустили, он стал орать, даже попытался кого-то ударить, его поволокли вниз. Все кричали, стремясь словно бы этими яростными воплями заглушить что-то. Может, тишину, которая нестерпимо давила на нервы.

Только Сидоров молча стоял у лестничной батареи, повернувшись спиной ко всему этому аду. Кравченко и Шипов-младший, ошарашенные всеобщей неразберихой, спустились к нему.

— Я даже представить себе не мог, что заложников берут и освобождают вот так.., так… — Шипов запнулся. — Это же сумасшедший дом какой-то — ведь никто же ничего… Но что-то делать они же будут, а?

— Когда в нашей драгоценной столице на Фрунзенской набережной взяли заложников в обменном пункте, то наши не придумали ничего лучшего для их освобождения, как подогнать к дому бронетранспортер и проломить стену. — Сидоров говорил как автомат. — И это потом называлось у них образцовой операцией. Тут таких образцовостей не выйдет — этаж подкачал. Если только броневертолет не подгонят.

— Вы что, смеетесь, что ли? — Шипов скривился.

— Я? Посмотри на меня, мальчишка, ну? Я смеюсь?! Я?!

— Тихо, тихо, — Кравченко плечом оттер Шилова от разъяренного опера. — Нам еще между собой гавкать не хватало. А действительно, Шура, что делать-то, а? Что, по-твоему, при таком раскладе надо делать?

Но Сидоров молчал. Кусал губы.

— Ну хорошо, стрелять в него нельзя — больной. Хотя.., говорит он связно, не бредит же! — продолжал Кравченко. — «Черемуху» — нельзя: заложники скукожатся, дверь ломать — тут либо автоген нужен, либо шашка тротиловая. На окнах — решетки, даже если к грузовику прицепить — все равно не сдернешь, высоко да тут во дворе и грузовику-то не развернуться. И что же…

— Вызывайте врачей, что ли! — Палилов скатывался по лестнице, бросая на ходу вялые распоряжения. — Будем уговаривать пока что, а там… — Он поймал взгляд Сидорова, поперхнулся и быстро засеменил вниз.

И вот час за часом потянулась «стадия разговоров».

У двери, за которой скрывался ненормальный и его жертвы, перебывала уйма народа: регент, почти все соседи (так сказать — люди из народа, авось псих на простоту клюнет), сотрудники милиции (каждый воображал, что именно ему посчастливится «найти ключ» — однако «ключа» не нашлось, потому что преступник не выдвигал никаких требований), глава городской администрации, пообещавший Пустовалову «лично проследить, чтобы с ним в случае его добровольной сдачи обошлись гуманно». Привезли местного батюшку — молоденького, полупрозрачного (то ли от голода, то ли от поста), похожего на одного из тех библейских отроков, что спаслись из «пещи огненной». Этот проникновенно и шепеляво увещевал не столько Пустовалова, сколько всех остальных: «Надо оставаться людьми, не терять облик человеческий… Надо терпеть… Надо возлюбить…»

— Да он вас не понимает, батюшка! — не выдержав, разозлился начальник ОВД. — Вы ж не проповедь в храме читаете! Нам надо уговорить преступника сдаться закону!

Священника сменил заведующий городской больницей, затем слово снова взял глава администрации, потом прокурор, затем за дело взялся сам начальник ОВД:

— Отпусти ребенка, Пустовалов! Слышишь меня? Обещаю, с тобой обойдутся строго в рамках закона. У тебя будет лучший адвокат. Ты понимаешь, что такое адвокат?

Ведь не дурак же ты? Ну? Выходи, не бойся. Ты же умный, ты все понимаешь!

А за дверью грохотала мебель, трещали сломанные стулья, хлопала об пол посуда. Выла, точно раненая волчица, старуха, и надрывался голодный напуганный ребенок.

И так час за часом.

Обстановка накалялась.

— Ну почему они ничего не предпринимают? Они не могут ничего? — все допытывался Шипов-младший, примостившийся на полу чердачной площадки и наблюдавший за происходящим через решетку перил. — Сколько мы будем вот так сидеть?

— Тебя тут, кажется, никто не держит. — Кравченко смотрел в грязное чердачное окно: внизу во дворе собралась уже огромная толпа: прохожие, жильцы, зеваки. Слышались возгласы: «Безобразие! Если милиция ничего не может — мы сами его возьмем! Пустите, мы с ним сами разберемся! Пусть отпустит мальчика!»

Камуфляжники из оцепления еле-еле сдерживали рассерженных людей.

— Немедленно успокойте толпу! — приказал Палилову начальник ОВД. — Нам только массовых беспорядков не хватало.

Но куда там успокоить! Градус гнева толпы поднимался точно тесто на дрожжах. И неизвестно, на кого бы в конце концов этот гнев выплеснулся, как вдруг…

Кравченко увидел, как к подъезду, расталкивая зевак, протискивается сотрудник милиции в форме, а следом за ним докторша из лесной школы — Наталья Алексеевна.

Заметил ее и Сидоров. Заметил и изменился в лице.

Она поднялась на пятый этаж быстро, запыхалась, но внешне выглядела спокойной и собранной. Очки-хамелеоны строго поблескивали. Сидоров ринулся к ней, как коршун к цыпленку.

— Наташка, ты зачем здесь?!

— Мне прокурор позвонил. Вы задержали его, да? Он в квартире с заложниками?

— Я спрашиваю: ты зачем здесь?!

— Меня попросили попытаться поговорить с ним.

— Нечего тебе с этой мразью разговаривать! Уходи отсюда, ну!

— Саша, как ты себя ведешь, опомнись, — Наталья Алексеевна заглянула в глаза оперу. — Ты.., мы с тобой позже об этом поговорим. Успокойся, ну не переживай ты так. А сейчас…