Прощай, Византия! - Степанова Татьяна Юрьевна

— Машину? Да, ему товарищ его продал, с которым они вместе из Киргизии приехали. Сослуживец, их обоих уволили тогда с работы-то.

— Вам известно, чем занимался ваш племянник в Киргизии?

— Сначала, ну, пареньком-то молоденьким, военным был. После военного училища на границе служил, грани-цу охранял. Мать его, сестра моя — покойница, очень этим гордилась. Ну а потом.., потом не знаю, со службы он уволился. Там же рухнуло все. Кем-то там в Бишкеке работал. Вроде тоже по военной специальности. А потом, ну как Акаева-то ихнего свергли, и с той работы его уволили. Русским-то там сейчас ой как несладко, бегут оттуда русские-то. — Захарова горестно вздохнула. — У него, у Пети-то, ведь это.., отец при советской власти в органах работал. В КГБ там, в Киргизии. Ну и Петя хотел по его стопам, да вот не вышло.

Данный Захаровой телефон проверили: он оказался телефоном квартиры. Адрес квартиры был: Земляной Вал, 27/3, 146. Но этот адрес, увы, как и фамилия задержанного, никому пока ничего конкретного не говорил.

Ночью все кошки серы, а улицы темны. Колосов был жестоко разочарован: допрос с пристрастием не дал ожидаемого результата. Стрелок молчал как рыба. Как диверсант. Единственное, что он назвал.., что было выбито из него в ходе этого допроса, — это имя и фамилию — свои, не заказчика. Звали его действительно Петром Елецким. Хотя бы это не надо было теперь документально подтверждать через громоздкое многоступенчатое опознание.

Информация из Можайска, переданная Колосову по мобильному, заставила его остановиться. Пора, пора было остановиться — здесь, на обледенелой темной южнопортовой набережной, иначе…

— Живой еще? Хватит с тебя? — Колосов толкнул лежавшего на земле стрелка ногой.

К игорному клубу вернулись несолоно хлебавши. На месте происшествия работала следственно-оперативная группа, возглавляемая следователем прокуратуры Пивоваровым.

— Почему у гражданина Елецкого разбито лицо? — строго спросил он Колосова. — Это что, произошло в ходе

Вооруженного задержания? Он оказывал активное сопротивление?

Колосов мельком глянул на сидевшего в машине Елецкого. На его лице виднелись багровые кровоподтеки. Но оно было бесстрастно, это лицо, как у бронзового Будды.

— На квартиру на Земляном валу выслали группу. Там дверь придется вскрывать, понятых ищут, — доложили Колосову сотрудники.

— Где Павел Судаков? — громко запросил Колосов по рации другую группу наблюдения.

— Торжественное заседание на факультете закончилось полчаса назад, теперь все собираются на банкет.

— Он сейчас в поле вашего зрения?

— Нет, он не стал дожидаться конца заседания, с группой каких-то своих знакомых ученых поднялся в одну из лабораторий.

— Когда выйдет, задержите его, доставьте в главк. Проведем очную ставку. — Колосов говорил по-прежнему громко, чтобы стрелок его слышал. — Иногда диалог бывает интереснее монолога. Так, что ли, гражданин Елецкий?

Тот лишь криво усмехнулся разбитыми губами. Дух его, несмотря на ядовитые пары «черемухи» и драконовский допрос, не был сломлен. И это-то и бесило Колосова больше всего.

К «Джус-Джокеру» тем временем подогнали автобус: в игорном клубе вот уже второй час шла тотальная проверка документов, там работал столичный ОМОН. Под белы руки вывели Семена Кондакова — Валета. Он крутил головой, шепотом ругался матом, видимо, никак не мог уразуметь, во что же снова влип на старости лет.

Тревожно защелкала рация.

— Никита Михайлович, мы ждали Судакова возле лаборатории. Группа вышла почти вся, но его нет. — Голос «наблюдателя» срывался.

— Вы что, его упустили?! — Тут много народа. Только что лекция закончилась у вечерников. Делаем все возможное.

Колосов чувствовал: он совершил грубейшую ошибку. Он что-то упустил — важное, крайне важное. Но когда, где? Когда вообще было думать о том, чтобы не ошибиться?!

— Обыщите здание, подключите к поискам местных сотрудников вневедомственной охраны, черта, дьявола! Судаков не должен скрыться. Если он уйдет, то… Мы все дело загубим, это вы понимаете?!

По глазам Елецкого он видел: тот все слышал.

— Ну? — Колосов подошел к нему вплотную. — Видишь, то, что это он, Судаков, я знаю и без твоих признаний.

Елецкий поднял голову. Его разбитые губы шевелились, но с них по-прежнему не слетало ни звука. Это было нечто вроде немой скрытой молитвы.

— Разрешите теперь мне поговорить с задержанным, — услышал Колосов за спиной голос следователя прокуратуры.

В половине двенадцатого Нина уже была в постели. Уснула незаметно, но даже во сне думала о своем разговоре с Марком — о том, что было, о том, что, возможно, будет. Он сказал, она ответила, сказал он, сказала она… Все слова — дым, морок, когда не видишь глаз, не можешь взять за руку, коснуться лица. Кто ответит: будут ли они когда-нибудь снова гулять по осенним московским бульварам? Может быть, придется превратиться в шахматную королеву — белую или черную, чтобы тебя всерьез полюбил шахматный король Марк…

Во сне бульвары были, как кепка, — все в клетку. А по клеткам маршировали пешки, скакали кони, стрелялись из пистолетов на дуэли щеголи-офицеры. На гигантских колесах, влекомая волами, со скрипом и грохотом проплыла мимо шахматная ладья — стенобитная башня для

Осады крепостей. Там, на ее верху, держась за зубцы, стоял Лева, смотрел вниз — так же, как тогда с подоконника окна на чердаке…

Потянуло ледяным холодом, точно где-то открыли склеп и выпустили всех мертвецов наружу. Нина проснулась с дико колотящимся сердцем. В комнате было темно. Из-под двери действительно несло холодом. Как будто окно или дверь где-то в доме были раскрыты настежь.

Нина хотела было укутаться, уткнуться лицом в подушку — сон все еще цепко держал ее. Внезапно она села, резко откинула одеяло. В комнате было темно, как в погребе. И холодно. Нина потянулась к лампе, нажала выключатель. Света не было.

Она нашарила тапочки, надела халат. Подошла к двери, потянула на себя ручку — она делала это сотни раз. Но на этот раз дверь не открылась. Нина дернула сильнее — она не понимала. Дверь не открылась: она была заперта снаружи.

В это время внизу раздался душераздирающий, полный ужаса и боли крик. Это кричала Ирина.

Катя наблюдала за Драгоценным — он вел машину так разухабисто, словно они ехали в Калмыкове в гости или на пикник.

— Ну, придумала: что скажешь, когда мы туда заявимся среди ночи и будем стучать в ворота? Кто в теремочке живет? — спросил он, прикуривая.

— Ничего я не придумала. — У Кати действительно так и не сложилось в голове никакого плана.

— Они ж тебя за спеца по нервным болезням считали. Нет, это ж надо было такое загнуть!

— Вадик, я скажу, что мы ехали мимо и…

— Угу, с симпозиума. Я ехала домой, рогатая луна…

— И я.., ну, просто, как врач, решила проверить состояние мальчика.

— Катя, а ведь вы подозреваете, что там убийца. — Кравченко укоризненно покачал головой. — Как в детском саду, ей-богу!

— В конце концов, там сейчас только Нина и эта девочка Ирина, для нее мое жалкое вранье сгодится.

— Подростки — самые наблюдательные люди, между прочим. А если вернется ее брат — этот, как его…

— Павел?

Катя замолчала, глядя на ночное шоссе. Они проехали указатель «Внуково». До Калмыкова было уже совсем недалеко. Вот и эти немногие километры остались позади. Они свернули на бетонку, освещенную редкими фонарями. Фары высветили темную стену леса, высокий забор, ворота. Кравченко подъехал к ним вплотную и заглушил мотор. Фары погасли. Стало совсем темно.

— А ваших действительно нет, — сказал Кравченко. — Ни одной машины.

— Странно, почему такая темень? — Катя вглядывалась в окно: почему там, в доме, не горит свет?

— Начало первого, спят уж давно твои девицы без задних ног. — Кравченко, хрустя снегом, подошел к воротам. Внезапно он резким жестом подозвал Катю. Подбежав, она не поверила своим глазам: автоматические, работавшие от электричества ворота были открыты.

— Генератор мог полететь. — Кравченко потянул створку ворот на себя. Она бесшумно подалась. — Хотя какой, к черту, там у них генератор, зачем?.. Просто свет вырубили.

В полной тишине они вошли на территорию бывшей госдачи. Аллеи парка были в снегу. Дом казался на фоне этой ночной зимы черной скалой.

— Погоди, стой здесь. Я фонарь забыл. — Кравченко ринулся к машине, оставленной за воротами, и мигом вернулся назад.

— А у тебя разве был фонарь? — шепотом спросила Катя.

— А у тебя? Ты же сюда собиралась. — Он включил маленький карманный фонарик — пятно света, как язычок, лизнуло сугроб.

Увязая в снегу, они добрались до крыльца. Кравченко дернул входную дверь. Она была заперта изнутри.

И в этот момент там, в доме раздался грохот, точно упало что-то стеклянное, тяжелое, большое. А потом уши резанул отчаянный женский вопль.