Таможня дает добро - Воронин Андрей

Гнать машину быстрей Сергей не хотел. Она шла ровно, мотор работал однообразно, как сердце у человека при размеренной, уверенной ходьбе. Сергей включил приемник, попытался настроиться на какую‑нибудь станцию, но постоянно шли помехи. И тогда он отключил приемник, сунул кассету в магнитофон и стал слушать музыку.

«Это Тамара, это она приучила меня слушать классическую музыку. Ведь раньше, в прошлой жизни, заставить меня, Сергея Дорогина, человека, уверенного в себе, сильного и ловкого, слушать Моцарта или Шопена было практически невозможно. От этой музыки голова не болела, и не тошнило, — с иронией о себе самом думал Дорогин, — мне серьезная музыка в той, прошлой, жизни казалась абсолютно никакой, никчемной. Ни к чему не обязывала, ни к чему не подталкивала. А сейчас я люблю слушать хорошую музыку, она меня заставляет думать, даже если звучит фоном, едва ощутимым. Под такую музыку можно разговаривать, можно вспоминать хорошие моменты жизни. А их было немало. И с Гришей меня связывает много хорошего, те места на границе Беларуси и Латвии я люблю. Озера, озера, много озер, острова на озерах, сосны, камни, Двина, на другом берегу которой, как мы тогда думали, иная жизнь, иные люди. Почти заграница. Но тогда попасть в Латвию не составляло никакого труда: переправился на пароме через Двину — и ты в Латвии. Едешь по ее аккуратным бетонным дорогам, смотришь на красивые домики и не понимаешь, почему это у нас, в Подмосковье, в Сибири или в каком‑нибудь Краснодарском крае, люди живут по–другому? Почему люди не могут так, как в Латвии, жить аккуратно, размеренно, в свое удовольствие. Не было там тогда ни покосившихся серых изб с поваленными заборами, ни грязных улиц. Все было словно бы с картинок.

«Да, так было раньше. Представляю, как там теперь. Правда, я поездил, был и во Франции, и в Германии, и в Швейцарии, видел чужую жизнь. И теперь меня трудно чем‑нибудь этаким удивить. Как там сейчас? Как живут люди?»

Сергей почему‑то вспоминал, что у дороги выставляли столы, сколоченные из аккуратных желтых досок, а на этих столах стояли большие бидоны с молоком. И никого рядом, ни одной живой души. Латыши выносили молоко, ставили, а потом человек на лошади или на машине ехал и собирал это молоко.

«Нет, в России такого никогда не увидишь. Невозможно себе представить, чтобы люди ставили бидоны прямо у дороги, чтобы так доверяли друг другу. Нет, латыши — это совсем другой народ. Да в общем белорусы тоже не такие, хотя и говорят почти как мы, русские, языки очень похожи.»

Еще Дорогину вспоминались всевозможные байки и легенды, на которые был богат тот край, край пограничья Беларуси и Латвии. Люди рассказывали о каких‑то чудовищах, живущих в густых непроходимых лесах, на болотах, о каких‑то вурдалаках. Слово «вурдалак» Дорогину нравилось, было в нем что‑то мистическое, таинственное, страшное, угрожающее и в то же время смешное.

«Интересно, как выглядят эти вурдалаки? Что это за существа такие?»

Сколько он ни расспрашивал, еще тогда, на съемках военного фильма, местных жителей, как они себе представляют вурдалаков–кровопийц, никто толком объяснить не мог.

Даже не сбрасывая скорости, Сергей потянулся рукой к бутылке с минеральной водой, зажал ее между колен, отвернул пробку и попил прямо из горлышка. Он прикинул, что к вечеру, если будет ехать с такой скоростью, сможет добраться до маленького районного центра, до городка с красивым славянским названием Браслав, а уж от него доберется до хутора и встретит своего приятеля из той, прошлой, жизни. Встретит и сможет обрадовать. Ведь, уезжая, он поручил Тамаре связаться с Клаусом Фишером, объяснить ему всю ситуацию и просить Клауса, чтобы тот устроил внучку Гриши Склярова в самую хорошую клинику, а потом взял к себе на реабилитацию на месяц или на два.

В том, что Клаус не откажет, Дорогин не сомневался ни секунды. Как‑никак сейчас Фишер преуспевает и во многом благодаря как доктору Рычагову, так и ему, Сергею Дорогину, и Тамаре Солодкиной, естественно. Все они втроем приложили руку к тому, чтобы благосостояние Клауса Фишера позволило ему открыть свою небольшую частную клинику.

— Дорога, дорога, — бормотал Сергей, глядя на уже тронутые уходящим солнцем облака, — как мне она нравится. Как хорошо ехать и знать, что ты едешь для того, чтобы сделать доброе дело. И не надо тебе ни с кем связываться, ни с кем бороться, ни от кого убегать, никого преследовать. Вот так, едешь с доброй вестью…