Смерть ради смерти - Маринина Александра Борисовна

– Из-за чего были конфликты?

– Трудно сказать, тут много всего намешано. – Она задумалась. – Женечка была намного моложе, вы, наверное, знаете, а Гриша долго ходил в холостяках, все искал свою принцессу. Когда он встретил Женю, то влюбился без памяти, а уж коль он так долго ее ждал и выбирал, то у него и требования к супруге были повышенные. Он страшно переживал, если ему казалось, что Женя не соответствует «идеальному стандарту». Но такое бывало редко, она была очень славной. И очень красивой.

– Она любила мужа, как вы думаете?

– Безумно! – горячо воскликнула Инна, но тут же осеклась. – Впрочем, знаете, чужая душа – потемки, может…

– Продолжайте, пожалуйста, – подбодрил ее Коротков.

Инна замялась. «Дура, – мысленно обругала она себя. – Черт тебя за язык тянет. Раз Гриша ее убил, значит, что-то было. И это что-то должно быть вполне осязаемым, конкретным, таким, чтобы для милиционера звучало убедительно. Ревность, деньги, что угодно, но простое и понятное».

– Понимаете, Женя была настоящей красавицей и работала на телевидении, снималась в рекламных роликах. Конечно, вокруг нее крутились мужчины, ухаживали. Поклонников было много, а она ведь молодая, ей веселья хотелось, флирта, кокетства. Это можно понять, и я ее ни в коей мере не осуждала и даже Гришу пыталась убедить, что не нужно на это реагировать так болезненно. Но он меня не слушал.

– Значит, вы полагаете, что поводом для убийства была ревность?

– Я думаю, да.

– Скажите, Инна Федоровна, вы не замечали в последнее время перемен в характере Войтовича? Может быть, у него появились провалы памяти, рассеянность, раздражительность?

– Да-да, вы совершенно правы, Гриша действительно стал более… агрессивным, что ли.

– И в чем это проявлялось? Он конфликтовал с сотрудниками?

– Нет, это видела, наверное, только я.

– Каким образом так получалось?

– Это проявлялось, когда он говорил о Женечке. Такая, знаете, ненависть в глазах появлялась, голос дрожит от ярости, руки трясутся. Мне прямо не по себе становилось. А с коллегами он всегда был мягким и корректным, ни разу голос ни на кого не повысил.

– А забывчивость, рассеянность? Не замечали?

– Нет, не замечала, врать не стану.

– И еще вопрос, Инна Федоровна. Вы все это рассказывали следователю Бакланову?

– Олегу Николаевичу? Нет, не рассказывала.

– Я могу узнать, почему?

Литвинова снова замялась. «Почему, почему, – зло подумала она. – Потому что Гриша тогда еще был жив и сразу же сказал бы, что это неправда. А сейчас уже не скажет».

– Видите ли… Это сейчас, когда Гриша покончил с собой, я верю, что он убил Женечку. А тогда не верила. Не хотела верить. Я столько лет его знала, мы дружили… Мне хотелось его выгородить. Я признаю, что была не права, и прошу у вас прощения.

– Ну, это вы у Бакланова прощения просить должны, а не у меня. Ложные показания – это нехорошо, Инна Федоровна, это дело подсудное. Знаете об этом?

Литвинова покаянно вздохнула.

– Но я ведь никому этим не навредила, правда? Если бы из-за моих показаний осудили невиновного или оправдали преступника – тогда, конечно, меня надо судить. А так… Гриша сам себе вынес приговор.

– Да, чуть не забыл, – спохватился Коротков. – Вы не помните, над каким проектом работал Войтович, когда все это случилось?

Это был удар ниже пояса. Коротков смотрел на нее спокойными ясными глазами, а она говорила ему какие-то ученые слова, называла пункты институтского плана работы и чувствовала, как внутри у нее все онемело от ужаса.

Пока Коротков опрашивал сотрудников лаборатории, в которой работал Григорий Войтович, Настя Каменская сидела в отделе кадров Института и смотрела личные дела сотрудников. Она отобрала сначала всех мужчин, потом отделила тех, кому было от сорока до пятидесяти пяти лет. Шитова определила возраст таинственного гостя между сорока пятью и пятьюдесятью годами, но осторожная Настя на всякий случай расширила возрастные рамки, прибавив по пять лет к нижней и верхней границе. Мало ли, как может выглядеть человек, если он следит за собой или, наоборот, болеет или ведет нездоровый образ жизни. И потом, Шитова – свидетель не особо надежный, если учесть, в каком она тогда была состоянии.

Из тех, кому было от сорока до пятидесяти пяти, пришлось делать выбор, опираясь на имеющиеся в личном деле фотографии. Яркие брюнеты и седовласые ученые мужи – в сторону. Лысые и те, чье лицо никак нельзя назвать «среднеевропейским», – туда же. В отдельную стопочку она отложила мужчин с усами или бородой: фотографии сделаны не вчера, а сейчас эти люди вполне могут оказаться гладко выбритыми. В другую стопочку попали те, кто родился и вырос не в Центральной России. У таких людей довольно часто встречается акцент, характерное «оканье» или «хыканье», хотя, опять-таки, за долгие годы жизни в Москве он мог и исчезнуть. Их, как и усатых-бородатых, тоже надо проверить. Наконец остались те, кого Настя условно назвала «чистыми типами»: средне-русые, без ярких примет, коренные москвичи или питерцы, без растительности на лице.

Она попросила устроить так, чтобы какая-нибудь общительная лаборантка провела ее по Институту, останавливаясь по пути с каждым встречным-поперечным и невинно болтая на заранее «заказанные» Настей темы. Они шли по длинным коридорам, запутанным переходам между корпусами, спускались в подвал, взлетали на лифте на последний этаж, где полюбовались на сплошные металлические двери с солидными замками, закрывающие входы на лестницы, с которых можно было попасть на крышу. На крыше, как пояснила лаборантка, находятся многочисленные специальные устройства «по профилю Института», без которых невозможно вести научную работу.

Под конец прогулки ноги у Насти гудели, спина разламывалась и она мечтала только о том, чтобы лечь. Зато узнать удалось много полезного. Из мужчин, носящих усы, внешность не изменил ни один, они так и продолжают ходить с усами, зато среди бородачей побрились двое. Один из них, как оказалось, в начале декабря сломал ногу и до сих пор лежал в гипсе, второй немедленно был переведен Настей в группу «чистых типов». Из сотрудников, предположительно имеющих хотя бы небольшой акцент или особенности произношения, которые могло бы заметить ухо московского жителя, ее внимание привлекли двое, один был уроженцем Орла, другой – Рязани, а в этих регионах, как принято считать, население говорит на очень правильном русском языке. Предположение полностью подтвердилось, и эти двое также перекочевали в группу «чистых». Наконец, среди тех, кто первоначально образовал вышеуказанную группу, Настя забраковала троих. Один из них безбожно картавил, имея трудности по меньшей мере с половиной согласных, существующих в алфавите. Второй довольно заметно заикался. Третий весь декабрь был за границей на стажировке.

Настя вернулась в отдел кадров, произвела некоторые перемещения папок с личными делами из стопки в стопку и оглядела результаты своих изысканий. Кандидатов в подозреваемые осталось пятеро:

директор Института Альхименко, доктор технических наук, профессор;

ученый секретарь Института Гусев, кандидат физико-математических наук, доцент;

заведующий лабораторией Бороздин, доктор технических наук, профессор;

ведущий научный сотрудник Лысаков, кандидат медицинских наук.

Научный сотрудник Харламов, без ученой степени.

«Начнем с них, – решила Настя, доставая миниатюрный фотоаппарат. – Покажем их Шитовой, а уж если не опознает, тогда займемся остальными».

Она быстро отщелкала десять кадров – по два на каждого кандидата в подозреваемые, потом сделала кое-какие выписки, сдала дела работнику отдела кадров и отправилась искать Короткова.

Литвинова мчалась домой, не чуя под собой ног. Сердце бешено колотилось, она даже начала задыхаться, хотя обычно выдерживала и более быстрый темп, а в молодости долго и успешно занималась спортом. Ворвавшись в квартиру, она убедилась, что Юли нет дома, и кинулась к телефону.

– У нас в Институте милиция, – сообщила она, с трудом переводя дыхание после быстрой ходьбы.

– По какому поводу? – осведомились у нее.

– Пока не по ЭТОМУ, но могут и до ЭТОГО добраться. Я делаю все, что в моих силах, но…

– Как скоро вы закончите работу?

– Еще вчера я могла бы гарантировать вам, что через полтора месяца все будет доведено до ума. Но теперь – не знаю. Не исключено, что работы придется приостановить на неопределенное время. Или вообще свернуть.

– Нас это не устраивает, – ответили ей. – Работы должны быть закончены, и прибор должен попасть к заказчику. Ваше дело – проинформировать нас, как только прибор покинет пределы Института. Остальное – наша забота. Вы должны сделать все возможное и невозможное, чтобы милиция до него не добралась. Это будет соответствующим образом оплачено.