Смерть ради смерти - Маринина Александра Борисовна

– Вы должны что-нибудь предпринять, – настаивал человек Мерханова.

– Я? – удивился его собеседник. – Я вам ничего не должен, кроме прибора. И я не могу ничего предпринимать, я научный работник, а не руководитель Министерства внутренних дел.

– А если мы уберем тех, кто вам мешает, вы возобновите работу?

– Разумеется. Только смотрите, чтобы не получилось еще хуже.

– Что вы имеете в виду? Почему должно получиться хуже?

– Потому что когда убирают милиционера, занимающегося конкретным делом, всем становится понятно, что именно из-за этого дела его и убрали. И тогда все начинают буквально землю рыть. Вот что я имею в виду.

– Не усложняйте. Мы займемся этим, чтобы вы могли спокойно работать над прибором.

– В таком случае у меня есть условие.

– Какое условие?

– У меня должно быть абсолютно неоспоримое алиби. Если вы собираетесь что-то предпринимать, то только в то время, когда я буду на людях, которые смогут подтвердить, где и с кем я был в этот момент.

– Хорошо.

– Сейчас я посмотрю свое расписание. Так, первого марта в среду у нас в Институте заседание Ученого совета, начало в пятнадцать часов. Две защиты кандидатских и несколько текущих вопросов, это займет примерно три с половиной часа. Дальше. Третьего марта, это будет пятница, мы чествуем академика Минаева, ему исполняется шестьдесят лет. Сначала торжественное заседание, потом банкет для всех научных сотрудников Института. Начало в шестнадцать часов и, видимо, до глубокой ночи.

– А пораньше в вашем расписании ничего нет?

– Пораньше только завтра, но в очень ограниченное время, с девяти до десяти вечера.

– Ладно, будем пробовать.

Вадим Бойцов справился с заданием на удивление быстро. Впрочем, этому было свое объяснение: собирать сведения в полном объеме пришлось только о майоре Короткове. Сведения же об Анастасии Каменской, как говорится, сами приплыли в руки.

– Она собирается замуж, – с тонкой улыбкой сообщил он своему начальнику Супруну. – И знаете, кто жених?

– Кто же?

– Профессор Чистяков из НИИ-34.

– Да ну? – удивился Супрун. – Тот самый?

– Именно. К нему давно присматривались, еще с тех пор, как он был подающим надежды молодым аспирантом, тогда же и досье на него начали собирать. Наша Каменская в этом досье фигурирует постоянно. Оказывается, они знакомы с 1976 года. В школе вместе учились. По оперативным материалам она все время проходит как его любовница.

– Очень интересно, – задумчиво протянул Супрун. – И что же, Чистяков до этого ни разу не женился?

– Нет, так и ходит в холостяках.

– А Каменская? Тоже замужем не была?

– Нет.

– Надо же, столько лет вместе, а женятся только теперь. Что бы это значило, как ты думаешь? Зачем им вступать в брак, если столько лет они прекрасно жили без этого?

– Трудно сказать, Игорь Константинович. Может, она беременна или еще что-нибудь.

– Вот-вот, еще что-нибудь. Присмотрись-ка к ним повнимательнее, может, в этом «что-нибудь» вся соль и есть. На этом мы ее и зацепим, чтобы не путалась под ногами.

Юрий Коротков рассеянно листал внушительных размеров план научно-исследовательской работы Института за 1994 год. Разбираться в нем было трудно, потому что большинство терминов и формулировок были Юре совершенно не понятны. В плане его интересовали только те темы, в разработке которых участвовал покойный Григорий Войтович. Ради какой же из них неизвестный благодетель дошел до прокурорского начальства, чтобы Войтовича отпустили домой? Поняв, что это была за разработка, можно было попытаться найти и тех, кто в ней заинтересован, иными словами, тех самых анонимных ходатаев.

Заведующий лабораторией Бороздин терпеливо ждал, когда настырный сыщик удовлетворит свое научное любопытство.

– Войтович в декабре работал по шести темам. Одна была заказана Министерством сельского хозяйства, еще одна – Министерством здравоохранения, две – для Всероссийской телерадиокомпании, одна – для Физико-энергетического института. Шестая тема была поисковой, у нее не было заказчика.

– А что значит «поисковая тема»? – заинтересовался Коротков.

– Это значит, что ученому пришла в голову какая-то идея, которая может оказаться перспективной. А может и нет. Чтобы это понять, надо поизучать проблему, поставить ряд экспериментов. Короче, попробовать ее на вкус. Для этого в план включаются поисковые темы. Срок для них обычно устанавливается месяцев шесть, реже – девять. Потом составляется научный отчет и выносится на заседание Ученого совета Института. После обсуждения принимается решение: тему закрыть или, наоборот, рекомендовать к включению в план научно-исследовательской работы.

– Получается, что никаких сверхсекретных разработок в декабре у Войтовича не было?

– Получается, что так, – подтвердил Бороздин.

– Так кто же мог за него ходатайствовать?

– Не представляю. Просто не представляю, – искренне ответил заведующий. – Для такого ходатайства не было ни малейших оснований, за это я могу поручиться. Знаете, Юрий Викторович, я вам очень сочувствую. Мало того, что вы занимаетесь неблагодарной работой, восстанавливая материалы сгоревшего дела, так вы еще вынуждены копаться в материи, которая от вас весьма далека. Вы, наверное, умираете от скуки, читая наш план. Угадал?

– Угадали, – улыбнулся Коротков. – И Анастасию, как назло, у меня отобрали. Все-таки она хорошая помощница, исполнительная, толковая. Я бы на нее половину работы сбросил. А так несу свой тяжкий крест один.

– У вас отобрали помощницу? Почему?

– Другим тоже помогать надо, лишние руки всем нужны. Вы не обижайтесь, Павел Николаевич, но дело Войтовича у нас, наверное, на двадцать пятом месте. Я понимаю, история трагическая, и речь идет о вашем коллеге, которого вы знали много лет, но… В Москве ежедневно совершается десяток убийств, преступники находятся на свободе, и мы в первую очередь занимаемся этими преступлениями. А Войтович ушел из жизни добровольно, виновных нет, так что восстановлением документов мы занимаемся постольку-поскольку, когда выпадает свободная минутка. Вы меня понимаете?

– Да-да, конечно. Вынужден с вами согласиться, как это ни прискорбно. У вас и без нашего Войтовича проблем хватает. Кстати, Юрий Викторович, я все забываю вас спросить: зачем ваша помощница проверяла у нас в Институте условия хранения цианида? Разве это как-то связано с Войтовичем?

– Никоим образом. Дело в том, что в Москве в минувшем году было несколько случаев умышленного отравления цианидом, и Следственный комитет направил нам на Петровку разгромную справку о том, что кругом бардак и не соблюдаются правила работы с ядовитыми и отравляющими веществами. Ну а как реагирует начальство на такие бумаги, сами можете догадаться. Давай теперь поголовно всех проверять, выявлять нарушения и сносить головы. У нас ведь такая же бюрократия, как и всюду.

Коротков посмотрел на часы.

– Батюшки, уже рабочий день давно кончился, а я вас задерживаю. Извините, Павел Николаевич.

– Ничего, ничего, – добродушно рассмеялся Бороздин. – Мне спешить некуда, у меня семеро по лавкам не плачут. Пойдемте, я провожу вас до лифта, мне нужно еще в лабораторный корпус заглянуть.

Расставшись с Коротковым, Павел Николаевич по стеклянной галерее прошел в лабораторный корпус. Длинные коридоры были ярко освещены, но выходящие в него двери были почти все закрыты и опечатаны. Бороздин миновал длинную доску объявлений, на которой еженедельно вывешивались графики работы лабораторий на разных установках, свернул за угол и толкнул незапертую дверь. В большом помещении, уставленном разнообразным оборудованием, работал только один человек, Геннадий Иванович Лысаков. Услышав шаги, он повернул к Бороздину измученное лицо с воспаленными глазами.

– Добрый вечер, Павел Николаевич.

– Добрый, добрый. Вы чего тут засиделись? Вы посмотрите на себя: краше в гроб кладут. Прекращайте это безобразие и идите отдыхать.

– Не могу. Нужно еще кое-что доделать. Посижу хотя бы часов до девяти, поработаю, – угрюмо ответил Лысаков.

– Не валяйте дурака, Геннадий Иванович, – рассердился Бороздин. – Хотите, я поговорю с вашим начальством, чтобы вас немного разгрузили? На вас действительно страшно смотреть. Пойдемте, пойдемте, закрывайте свою лавочку, я вас на машине подброшу до дома. Собирайтесь.

– Я правда не могу, Павел Николаевич. У меня кролики под установкой, мне еще… – он взглянул на большие электронные часы, – еще час пятнадцать ждать, потом смотреть результат, дневник заполнять. Как минимум два часа. Поезжайте, не ждите меня.

– Ну как хотите, – махнул рукой Бороздин. – Вы хоть на себя работаете или опять на чужого дядю?

– На себя. Для диссертации.

– Тогда ладно. Кроликов и мышек не обижайте, отраву им не давайте. Счастливо.