Смерть ради смерти - Маринина Александра Борисовна

Он вышел из квартиры Анастасии Каменской, так и не обернувшись.

В отличие от Насти Каменской следователь Ольшанский выходные дни любил. По выходным он просыпался от вкусных запахов, доносящихся из кухни, и от звяканья посуды. Ему казалось, что нет ничего на свете чудеснее этих звуков и запахов, неизменно сопровождающих день, проведенный с женой и дочерьми. По будним дням он вставал раньше Нины, потому что она работала в больнице рядом с домом, а ему приходилось добираться до городской прокуратуры больше часа.

Константин Михайлович сладко потянулся, переложил голову на подушку жены и вдохнул в себя еле слышный знакомый запах ее волос. Вставать ему не хотелось.

– Папа! – в комнату заглянула младшая дочка в байковой голубой пижамке с цветочками. – Мама говорит, чтобы ты вставал, а то блины остынут.

– По какому случаю блины? – лениво поинтересовался Ольшанский, приподнимаясь в постели.

– Так Масленица же кончается, сегодня последний день, ты что, забыл? – возмутилась девочка. – Мама говорит, надо сегодня съесть побольше, а то потом Великий пост начнется, до самой Пасхи.

Константин Михайлович от души расхохотался. Как же радостно и в то же время забавно наблюдать за поколением, выросшим вне воинствующего атеизма. Конечно, его дочери не были религиозными, а библейские сказания изучали не по первоисточнику, а по книгам Зенона Косидовского, но зато православные праздники знали и относились к ним со всей серьезностью. А вот люди его поколения никогда точно не знали, на какое число приходится в этом году Пасха, пост не соблюдали, а про Масленицу вообще забывали напрочь.

– А ты собираешься поститься? – очень серьезно спросил он. – Имей в виду, это трудно, особенно с непривычки. О твоих любимых пирожных придется забыть. Выдержишь?

– Но в пирожных же нет мяса, – возразила девчушка. – Мама сказала, что нельзя есть только то, что происходит от живых организмов. Мясо и рыбу нельзя, а все остальное можно.

– Интересное дело! А крем в пирожных, по-твоему, из чего сделан? Из молока и сливочного масла, а их дает корова, очень даже живой организм.

– Да ну тебя, папка, – засмеялась та, – ты специально меня путаешь. Вставай, а то мама будет ругаться. Блины знаешь какие получились? Загляденье. И вкусные – пальчики оближешь.

Она убежала обратно на кухню, а Константин Михайлович не спеша откинул одеяло и стал натягивать на себя домашний спортивный костюм. К завтраку он вышел чисто выбритый, улыбающийся. Без очков в сломанной и наспех склеенной старомодной оправе его лицо выглядело удивительно красивым.

– Какие планы на сегодня? – поинтересовалась супруга, наливая мужу свежезаваренный чай и пододвигая поближе к нему необъятное блюдо с блинами, банку со сметаной и креманки с тремя сортами варенья.

– Как бог пошлет, – уклончиво ответил Ольшанский. Многолетний опыт работы следователем подсказывал, что даже в выходные дни лучше ничего не планировать заранее, в противном случае обязательно случится какая-нибудь неприятность, требующая, чтобы он бросил домашние дела и мчался на работу.

– Тебе с утра пораньше звонил Гордеев, я сказала, что ты еще спишь. Он просил перезвонить ему, как встанешь, – сообщила Нина.

– Домой?

– На работу. Похоже, бог тебе уже послал. Ляля, – обратилась она к старшей дочери, – принеси отцу телефон.

Константин Михайлович с благодарностью посмотрел на жену. Ни разу за двадцать лет супружества она не выказала недовольства по поводу того, что работа занимает у мужа слишком много времени и он почти не бывает с семьей. И не потому, что Нина Ольшанская была сдержанной и хорошо воспитанной леди, а потому, что считала такое положение вещей естественным. Выходя замуж за молодого стажера-следователя, она хорошо представляла себе все трудности, которые ее ожидают, и шла на это с открытыми глазами. Ее отец и мать были хирургами, и к ненормированному рабочему дню и внезапным вызовам по выходным и праздничным дням она привыкла с детства. Точно так же с детства ей были привиты понятия «любимая профессия» и «профессиональный долг».

У самого Ольшанского родители были совсем другими людьми, его детство прошло в атмосфере постоянной ругани, взаимных упреков и скандалов. И за последние двадцать лет не проходило и дня, чтобы Константин Михайлович по тому или иному поводу не возблагодарил судьбу за то, что ему так сказочно повезло с женой. Кроме того, Нина была прекрасной хозяйкой, гостеприимной и хлебосольной, постоянно приглашала в дом друзей и сослуживцев мужа, и он испытывал особое, ни с чем не сравнимое удовольствие, выслушивая откровенно завистливые комплименты в адрес своей жены.

– Надолго? – только и спросила Нина, когда Константин Михайлович положил трубку.

– Надеюсь, что нет. У сотрудницы Гордеева какие-то осложнения, нужно собраться, посоветоваться.

– Только собраться и посоветоваться?

– Да. А что?

– Если ты не обманываешь, Ольшанский, то пригласи их к нам. Сядете в большой комнате и будете советоваться, сколько душе угодно, мы с девочками мешать вам не будем. А потом все вместе Масленицу проводим, у меня на сегодня большая кулинарная программа, жалко же, если все пропадет.

– Ты думаешь? – с сомнением произнес он.

– Конечно. Позвони Гордееву, предложи такой вариант. А, Костик? – умоляюще попросила Нина.

– Попробую, – вздохнул он, снова набирая номер. – Виктор Алексеевич, это опять я. А что, если мы соберемся у меня? Супруга обещает что-то совершенно необыкновенное на обед. Почему неудобно? Это она сама предложила. У нас гостей давно не было, а она, как настоящий профессионал, не может долго находиться в простое, говорит, что навык теряет. Ах, вот что… – Он прикрыл микрофон ладонью и повернулся к жене: – Его сотрудница боится выходить из дома одна. Там, видно, что-то серьезное.

– Ольшанский, тебя сбить с толку даже ребенок сумеет, – с упреком сказала Нина. – Поезжай и привези ее сюда, если она боится, а Гордеев твой такой бестолковый и сам не может догадаться. Потрать два часа на дорогу, зато потом весь день будешь дома.

– Виктор Алексеевич, я могу съездить за ней. Договорились? Я сейчас сам ей позвоню.

Позавтракав, Константин Михайлович начал одеваться, чтобы ехать за Настей Каменской.

– А я и не знала, что в уголовном розыске женщины работают, – заметила Нина, подавая мужу шарф и поправляя воротник пальто.

– Крайне редко, – отозвался следователь. – Была б моя воля, я бы такими, как Каменская, полностью МУР укомплектовал, только пару-тройку мужиков оставил бы для силовых мероприятий.

– И что в ней такого необыкновенного? – ревниво спросила Нина.

– Ничего. Совершенно обыкновенная. Сама увидишь, – пообещал Константин Михайлович, открывая дверь.

Они совещались уже два часа, оккупировав самую большую комнату в квартире Ольшанских. Нина и девочки к ним не заходили, а к телефону Константин Михайлович просил подзывать его, только если позвонят Коротков или Доценко.

– Эти пятеро сотрудников Института прямо как заколдованные, – сокрушалась Настя. – Три покушения, и на все три случая у каждого из них алиби. Причем если по поводу вечера 24 февраля еще можно хоть немного сомневаться, то первого и третьего марта все они присутствовали на Ученом совете и на банкете, их видели десятки людей, так что алиби у них безупречное. Ну надо же, чтоб такая невезуха свалилась – ни опознать, ни уличить.

– А что Доценко выяснил в Министерстве науки? – спросил Ольшанский.

– Миша нашел замечательную женщину из секретариата. Он правильно сообразил, что секретариат – это люди, для которых нет секретов. Все бумаги проходят через них, причем не только те, которые пришли из внешних организаций, но и те, которые ходят по министерству из кабинета в кабинет. По резолюциям на этих бумагах сразу видно, кто кому что поручает и как потом дело движется. Даже о намечающихся кадровых перестановках секретариат узнает первым, задолго до того, как вопрос решается. Представьте себе, что, например, какой-то вопрос всегда отдается на проработку определенному сотруднику, который считается наиболее компетентным и давно ведет эту линию. И вдруг ни с того ни с сего этот вопрос поручается совсем другому руководителю, хотя тот, кто занимался этим раньше, не болен и не в отпуске. Что из этого следует? Правильно, что человек впал в немилость и этот вопрос ему больше не доверяют рассматривать. Или он собирается уходить, и будущего кандидата на его место начинают вводить в курс дела. Короче, Миша Доценко все это учел и познакомился с сотрудницей секретариата, которая обожает совать нос во все бумаги и все узнавать первой. Знаете, есть такие любопытные особы, которым до всего есть дело. Она ему и рассказала, что в министерство около двух месяцев назад пришла анонимка, в которой упоминался Институт. Миша, конечно, включил все свое обаяние и мастерство, в результате чего любознательная женщина вспомнила, что речь шла о фальсификации результатов испытаний и о сокрытии вредного воздействия одного из приборов, который разрабатывал Институт. Там и про обратный эффект было написано. И отписали эту анонимку для проверки тому самому Томилину Николаю Адамовичу, который с пеной у рта уверял меня, что я безграмотная идиотка и никакого обратного эффекта не существует. Поэтому в данный момент Юра Коротков проверяет, кто из пятерых подозреваемых вхож к Томилину и пользуется его расположением. Если нам удастся по этому признаку вычленить одного из пятерых, то можно полагать, что это по его инициативе анонимке не было придано никакого значения. Иными словами, это как раз тот человек, который заинтересован в сокрытии истинных результатов работы и который уговаривал Войтовича не обнародовать их. Но боюсь, что это снова получится мартышкин труд.