Пентаграмма - Несбё Ю

– Послушай, а приходи с ней на мою пьесу!

– Зачем?

– Потому что ее сюжет перекликается с греческим мифом о скульпторе Пигмалионе, который влюбился в собственную статую, прекрасную Галатею. Он взмолился, чтобы богиня Венера оживила ее и они могли пожениться. И мольба его была услышана. Может, посмотрев пьесу, твоя Ракель увидит, что бывает, когда хочешь изменить человека.

– Становится еще хуже?

– Напротив. Пигмалион, он же профессор Хиггинс, добивается полного успеха. Все пьесы, которые я ставлю, кончаются хорошо. Такой у меня жизненный принцип. А если они кончаются плохо, я сам придумываю счастливую концовку.

Харри покачал головой и криво улыбнулся:

– Ракель хочется, но она не пытается меня изменить. Она умная и идет своей дорогой.

– Что-то подсказывает мне, что она повернет обратно. Я пришлю вам два билета на премьеру.

Вилли сделал знак официанту, чтобы тот принес счет.

– С чего это вы вдруг утверждаете, что она вернется? – спросил Харри. – Вы же ничего о ней не знаете.

– Верно. Говорю чепуху… Белое вино к обеду – это хорошо, но только в теории. Я стал выпивать больше, чем мне положено, ты уж меня прости.

Официант принес счет, Вилли, не глядя, подписал его и попросил приложить к остальным. Официант удалился.

– Повести даму на премьеру, где для вас заказаны лучшие места, – не такая уж плохая затея, – улыбнулся Вилли. – Сам так делал. Дает отличные результаты.

Харри подумал, что эта улыбка похожа на усталую, грустную улыбку его отца, который улыбался прошлому, потому что в настоящем ему было нечему радоваться.

– Большое спасибо, но… – начал Харри.

– Никаких «но»! В крайнем случае, это повод созвониться, если вы с ней долго не разговаривали. Я тебе пришлю два билета, ладно, Харри? Думаю, Лисбет это понравилось бы. И Тойя играет все лучше. Постановка будет замечательная.

– Я подумаю, хорошо? – сказал Харри.

– Отлично. Пора включаться в работу, пока я не уснул. – Вилли встал.

– Кстати… – Харри сунул руку в карман пиджака. – Этот знак мы нашли неподалеку от двух других мест преступления. Пентаграмма. Он вам не встречался незадолго до исчезновения Лисбет?

Вилли покрутил в руках фотографию:

– Определенно нет.

Харри протянул руку, чтобы забрать снимок.

– Хотя… Подожди-ка… – Вилли в задумчивости почесал бородку. – Я его вроде видел. Но где?

– В квартире? На лестнице? На улице?

Вилли покачал головой:

– Нет-нет, все не то. И не теперь. В другом месте. Давно. Вот только где? А это важно?

– Думаю, да. Позвоните, когда вспомните.

Простившись с Вилли на улице, Харри некоторое время стоял и смотрел в сторону Драмменсвейен, где в лучах солнца блестели трамвайные пути, а из-за марева казалось, будто трамвай парит над ними.

Бурбон «Джим Бим», лучшее американское виски, готовят из ржаного зерна, ячменя и на семьдесят пять процентов из кукурузы, которая придает ему приятный сладкий вкус, – главное отличие от обычного виски. Воду для «Джима Бима» доставляют из родника неподалеку от винокурни в Клермонте, штат Кентукки, дрожжи используют тоже особые: некоторые утверждают, что их производят по рецепту 1795 года, который использовал сам Джекоб Бим, прадедушка легендарного Джима. Готовый продукт выдерживают минимум четыре года, прежде чем партии товара расходятся по всему свету. Часть попадает в руки Харри Холе, а он плевать хотел на рецепт Джекоба Бима и на родниковую воду, считая эти рассказы очередным рекламным трюком, наподобие «Фарриса» и Фаррисовского источника. Единственный процент, который его интересует, пишут мелким шрифтом на этикетке.

Харри стоял перед холодильником, держа в руке охотничий нож и разглядывая бутылку с золотистой жидкостью. Одежды на нем не было. В спальне была такая жара, что он скинул с себя пропотевшие семейные трусы, от которых по-прежнему пахло хлором.

Он не выпивал уже четыре дня. Худшее позади, уверял он себя. Это была неправда. Худшее еще предстояло пережить. Как-то Эуне спросил у него, отчего он пьет. Не задумываясь, Харри ответил: «От жажды». Он часто сожалел, что выпивка приносит больше бед, чем радостей, и трезвым бывал только из практических соображений, а не из принципа. Постоянно пить – утомительно: в награду получаешь лишь небольшую передышку от уныния и боли. Жизнь алкоголика состоит из запоев и перерывов. Где тут настоящая жизнь? На изучение этого философского вопроса у Харри не было времени. Да и ответ никак не изменил бы его жизнь в лучшую сторону. Да и в худшую тоже. Потому что все хорошее – все! – рано или поздно по закону алкогольного тяготения будет потеряно и наступит Великий Сушняк. Так он жил, пока не встретил Ракель и Олега. Тогда трезвость приобрела новое измерение, но закона тяготения никто не отменял, и сейчас у него не осталось сил выдерживать кошмары. Слушать ее крики. Видеть боль в неподвижных, мертвых глазах. Глядеть, как ее тянет вверх. Он протянул руку к холодильнику. Испытать нужно все. Положив нож рядом с бутылкой, он закрыл дверцу и вернулся в спальню.

Свет включать не стал. Между шторами просвечивала луна.

Казалось, будто кровать собирается сбросить скомканное белье. Харри забрался в постель. В последний раз без кошмаров он спал несколько минут в комнате Камиллы Луен. Тогда ему тоже снилась смерть, вот только страшно не было. Можно запереться в комнате, но спрятаться во сне нельзя.

Харри закрыл глаза.

Шторы шевельнулись. Лунная полоска дрогнула, и на стене отразился черный силуэт кровати, оттенились неровности под обоями, составляя вместе большую пятиконечную звезду.

Она лежала и слушала шум Тройской улицы за окном и его ровное дыхание совсем рядом. Иногда ей казалось, что она слышит крики из зоологического сада, но, возможно, это всего-навсего ночные поезда притормаживали перед вокзалом по ту сторону реки. Звук поезда ему нравился – он сказал об этом, как только они переехали в Трою, на самый верх бурого вопросительного знака, который Влтава чертила через всю Прагу.

Шел дождь.

Сегодня он уезжает на целый день. Говорит, что в Брно. Она услышала, как он вошел в квартиру, когда уже была в постели. В коридоре шаркнул чемодан, и вот он появился в спальне. Она притворилась, что спит, но через полуопущенные веки смотрела, как он спокойными движениями раздевается, иногда поглядывая на нее в зеркало. Потом он забрался в постель, и она почувствовала его холодные руки и шершавую от высохшего пота кожу. Они любили друг друга под шум дождя по черепице, и его кожа была соленой на вкус, и потом он заснул как ребенок.

Обычно после этого она тоже засыпала, но сейчас спать не хотелось, как не хотелось и признаваться себе, что мысли ее сейчас крутятся вокруг одного и того же. В понедельник вечером он вернулся из Осло, а на следующий день она чистила его одежду и нашла на рукаве короткий светлый волос. А в субботу он снова поедет в Осло – уже в четвертый раз за четыре недели. Конечно, волос мог принадлежать кому угодно. Мужчине. Или даже собаке…

Он начал храпеть.

Она вспомнила, как они встретились. Из-за открытого выражения лица и доверительного тона она ошибочно приписала ему открытость во всем. Растаяла от него, как весенний снег на Вацлавской площади. Но, пав жертвой такого обаяния, скоро начинаешь терзаться подозрениями: а вдруг кроме тебя у него есть кто-то еще?

Впрочем, он относился к ней с уважением. Почти что как к равной, хотя денег у него было достаточно, чтобы обращаться с нею, как с обычной проституткой с Перловой улицы. Этот человек был просто клад. Единственный, который она нашла в своей жизни, и единственный, который по-настоящему могла потерять. Она это понимала – и потому не спрашивала ни с кем он был, ни чем занимался.

Но теперь случилось то, что вынуждало ее узнать, действительно ли на него можно положиться. Потому что в жизни появилось кое-что еще более драгоценное. Ему она пока ничего не говорила. Да и сама узнала обо всем лишь три дня назад, когда вернулась от врача.

Она выскользнула из постели и бесшумно прошла к двери. Осторожно опустила дверную ручку и мельком бросила взгляд на его отражение в зеркале над комодом. Вышла в коридор и осторожно закрыла за собой дверь.

Чемодан был мышиного цвета, с выдвижной ручкой. Почти новый, но местами уже поцарапанный, с полуоборванными наклейками таможенного досмотра и названиями городов, о которых она даже не слышала.

В полумраке она видела, что цифровой замок выставлен на «0-0-0». Как и обычно. И знала, что так он не раскроется. Открытым она этот чемодан никогда не видела, кроме тех случаев, когда лежала в постели, а он собирал вещи в дорогу. Совершенно случайно, когда он в последний раз собирался, она увидела цифровую комбинацию на обратной стороне крышки. Запомнить три цифры не так уж сложно, если захотеть. Забыть про все и запомнить три цифры – гостиничный номер, куда ей однажды сказали подойти, уточнив, что надеть и какие есть особые пожелания.